– Мама, мама! Смотри! – трясла я за плечо лежащую ничком на
кровати женщину. – Хочешь? – протягивала обмусоленные леденцы.
– Нет. – Глухой голос, дрожащий от сдерживаемых рыданий.
– Но вкусно же! – искренне удивилась я ее отказу. – Ну
ма-ам!
– Пошла прочь! – рявкнула мать, рывком поднимаясь с постели.
Застонала, схватившись за живот, и снова опустилась на матрас,
пряча в подушку лицо с припухшими губами. Воротник платья
сдвинулся, открывая багровые, будто укусы упыря, следы.
Я пожала плечами и ушла в свой угол, а ночью проснулась от
скрипа кровати и глухих стонов. Высунулась из-за занавески и
увидела мать, лежащую раненой птицей, отца с перекошенным
лицом.
– Будь ты проклята… Чего тебе не хватает?
– Ненавижу тебя!
– Замолчи! Разбудишь…
– Ненавижу тебя и твое отродье!
– Побойся Светлых, она твоя дочь!
– Твоя!..
Я действительно очень походила на отца. Такой же миндалевидный
разрез глаз, тот же острый подбородок, те же скулы и упрямо сжатые
губы. От матери мне достались золотистые волосы одуванчиком, тонкая
светлая кожа с голубым рисунком вен и хрупкая фигурка, из-за
которой я выглядела гораздо младше своих лет.
Дни, когда отец уезжал, я стала проводить на плацу – сидела на
перевернутой бочке под навесом и наблюдала за тренирующимися.
Иногда брала прутик и подражала солдатам, веселя их своей
неуклюжестью. Однажды я попробовала поднять деревянный меч с меня
размером и разревелась от злости, когда поняла, что не могу
выписывать им такие же изящные вензеля, как десятилетний Тон.
Забросала его грязью за насмешки и убежала к конюшне.
Убежала, конечно, громко сказано – там нужно было быть очень
осторожной, чтобы не попасться на глаза благородным и не быть
растоптанной каким-нибудь жеребцом. Зато, если успешно спрятаться
от мужчин в роскошных бархатных одеждах, от женщин в пышных
платьях, их служанок, не стеснявшихся раздавать щипки и оплеухи, и
помочь Слепому Жозе перебрать сено – упаси Светлые, гниль
попадется, запорют! – он подсаживал меня на старого смирного пони и
разрешал прокатиться пару кругов по леваде. В обеденное, конечно,
время, когда благородные сидели за высоким столом и ели не
поддающиеся описанию блюда, аромат которых доносился из кухонь.
Во внутренний двор замка я не совалась, раз и навсегда усвоив,
что мне там делать нечего. Очень уж громко верещал поротый
мальчишка, поспоривший, что заглянет в комнату Куколки – так мы
называли княжескую дочь. В комнату-то он заглянул, забравшись по
винограднику, и застал девчонку, разгуливающую перед сном в одних
панталонах, а потом пролежал всю осень на животе. Шрамы от колодок
у него на руках так и не заросли.