Кажется, ко мне подходил Тимар, что-то спрашивал, пытаясь
перекричать гул и музыку, а я только кивала, и чужие кудряшки
шиньона плясали вокруг моей головы.
Отлично помню Джайра и кислый запах эля от него:
– Неплохо выглядишь… Для зарвавшейся плебейки.
Я беспомощно оглядывалась, но фрейлины демонстративно
отвернулись, а моей защитницы Куколки рядом не было.
Осклабившись, Джайр сдернул меня со скамейки и утащил в круг
танцующих, в глазах его плясали Темные, а в висках у меня стучала
мысль – нельзя позволить ему увести себя из зала. Закричать,
опрокинуть поднос, вцепиться в кого-нибудь, хоть как-то привлечь
внимание.
Не пришлось. Толпа почтительно расступилась, и Куколка, как
Посланник Светлых, вырвала меня из лап оруженосца.
– Благодарю, что развлекли мою фрейлину. – Девушка улыбалась, но
в голосе звенел металл.
Джайр не был бы придворным, не умей изворачиваться:
– Ваше Высочество, – поклонился он, выпуская мою руку. И,
кажется, только я услышала «сучка высокородная».
Куколка что-то говорила, ахала над синяками, оставшимися от
пальцев Джайра, вроде бы обещала спустить с оруженосца шкуру,
устроить меня в пансионат или монастырь, и в ее турмалиновых
серьгах перемигивались свечи. Потом какой-то рыхлый парень, по
приказу княжны, плутал по переходам, провожая меня к покоям
Марианны. Пытался разговорить, но я отвечала невпопад. Помню лишь
имя – Сорел – и его натужное дыхание, вырывавшееся из перетянутой
слишком тесным камзолом груди.
Еще одно яркое воспоминание – служанка вынимает шпильки из
волос, чтобы снять шиньон, и моя голова неожиданно становится
легкой-легкой. И сама я, избавленная от тяжелой парчи, напоминаю
себе перышко.
– Вы не заболели, Лаура? – спросил Сорел. – Вы дрожите. – И, не
дожидаясь ответа, укрыл меня плащом.
Я замотала головой, отказываясь, и порадовалась полутьме,
скрывающей яркие синие глаза. Они всегда светлеют, когда я
волнуюсь.
И снова Джайр, стоящий на лестнице, ведущей к моей комнате.
Раньше он никогда здесь не появлялся. Сжал губы в тонкую нить,
раскланявшись с моим провожатым, и остался стоять, прожигая нас
взглядом.
Не помню, как благодарила Сорела. Но приличия, наверное, соблюла
– через два дня, когда княжеский поезд уезжал, он искал меня, чтобы
попрощаться. Смешной, немного нелепый толстячок…
Помню, как прищемила палец, задвигая засов. Боль отрезвила. Я
стояла, смотрела на стекающую по ладони кровь и понимала, что для
реализации плана у меня есть всего пара часов.