тывал дыхание, вызывая безудержный
кашель.
Нет! Долго я так не продержусь! Да и не только я! Даже если
галера и переживёт этот страшный шторм, оставшись на плаву, к утру
на ней ни одного живого гребца не останется! Все в ледышки
превратимся!
— Помолись за меня, Чернец, — прохрипел, тесно прижавшийся ко
мне, Тараско, клацая зубами. — По всему видать, и впрямь, умирать
время пришло.
— Да тут за всех помолиться надо, — повернул ко мне голову Янис.
— Я больше десяти лет по Балтике ходил, а такие штормы редко видел.
Хорошо, что нехристи паруса убрать успели, не то уже давно бы ко
дну пошли.
С громким треском, словно подтверждая его слова, одна и мачт
сломалась почти у основания и рухнула в море, едва не выломав
борт.
— Не потонем, так околеем от холода, — возразил я ему, отчаянно
трясясь. Туркам хорошо. Попрятались в трюм как крысы и нос наружу
не высовывают. Бросили галеру на произвол судьбы.
— Не бойся, Федька, — Аника, оставался единственным из моих
товарищей, кто ещё сохранял оптимизм. — Не для того мы от казни
спаслись, чтобы замёрзнуть на галере этой проклятой. Жмись друг к
другу теснее, браты! Выдюжим!
Я вздохнул. Что да, то, да. Уже поболее трёх месяцев
прошло, а день тот до сих пор с дрожью вспоминаю. На кол я тогда
просто чудом не сел. До чего же всё-таки вовремя у султана сын
родился. Хотя я и тут по самому краю прошёл. Не выжил бы после
моего ударарыбак и сидеть мне на колу с Нагибой по
соседству.
Страшная казнь! Как мне потом рассказали, несчастные больше двух
суток промучились. Сам то я в это время в зиндане сидел. Турки,
после оглашения помилования, о нас словно забыли, будто не зная что
делать дальше; и казнить нельзя, и просто так отпускать не хочется.
Так и просидели в душной, вонючей конуре до осени, пока гребцы для
очередной галеры не понадобились.
И сейчас вон все вместе за одним веслом сидим. Разве что
Георгия куда-то на другую сторону галеры загнали, да Болотникова с
нами нет. Он уже, наверное, в Италии свои косточки греет. Вместо
него за старшего на весле был суровый казак Данила Порохня,
этакийхрестоматийный запорожец с большим чубом на
выбритой голове и иссечённым сабельными ударами лицом. И чем только
стричься в неволе умудряется! И не спросишь. Молчит как партизан,
ограничиваясь лишь необходимыми при гребле командами.