акой мыслью.
Завязалась схватка, мгновенно превратившаяся в кровавую
мясорубку. Каждый понимал, что проигравшего ждёт только смерть.
Потом с корабля не убежишь; найдут и обязательно кишки выпустят.
Люди рубили, кололи, порой даже душили, зачастую срываясь вместе с
хрипящим врагом в море.
Я, едва не вылетев за борт, слегка приотстал, ворвавшись в
схватку в последних рядах. Тут же едва не напоролся на выставленный
молодым янычаром ятаган, с трудом отклонился, полоснув по лезвию
цепью, отмахнулся зажатой в левой руке ножом, не достал и,
сновагрохнулся на ушедшую из-под ног палубу,
приложившись о злополучный настил. Рот наполнился солёной водой,
заставив судорожно закашляться и подавив на корню матерные слова.
Рывком поднимаюсь, каждое мгновение ожидая смертельный удар сверху,
и встречаюсь глазами с моим противником, лихорадочно
копошащимся в метре от меня.
Что, тоже не весело пришлось? Качка, она такая! Для всех качка.
А вот ятаган ронять не нужно было. Я вон, хоть и треснулся, а нож
не выронил, да и цепь само собой никуда не делась!
Рывком бросаюсь на потянувшегося к оружию турка, опрокидываю, с
силой вгоняю нож в бок и вновь прикладываюсь головой о ненавистный
настил.
Проклятый шторм! На мне так скоро живого места не останется! Вот
только некогда шишки щупать, схватка у на палубе ещё кипит. И,
по-моему, не очень удачно для нас. Недаром Порохня так орёт
призывно, что его голос даже сквозь бурю слышно.
Несусь обратно, сжимая в руке ятаган. Оружие, конечно,
непривычное, не чета сабле, но всё же получше куска цепи будет!
Опускаю его на голову одному из турок, преградившего было путь,
вгоняю нож в спину второму, и вновь качусь кувырком теперь уже
вдоль палубы, ткнувшегося носом в пучину
корабля.
На этот раз от души матерюсь, поминая всех святых и
угодников вместе взятых. И, получив мощный пинок по жалобно
захрустевшим рёбрам, опрокидываюсь на спину, заняв тем самым
удобное положение, чтобы хорошо рассмотреть летящее мне в лицо
клинок ятагана. Очередной крен, и усатого турка
опрокидывает навзничь, отшвыривая прочь от меня.
— Ну, извините, граждане святые, — прохрипел я, тяжело
поднимаясь на ноги. — Погорячился!
Бросился было к моему несостоявшемуся убийце, но тому уже
проломил цепью голову подскочивший сбоку помойный. Старик тут же
вырвал у убитого ятаган и радостно засмеялся, оглянувшись на меня.
В его глазах отражались безумие и безграничное торжество.