А потом
выяснилось, что Ада не сможет здесь жить.
Кат
уселся в кресло, скрипнувшее под весом его огромного тела. Налил
стопку, подержал перед глазами, глядя сквозь неё на свет лампы.
Затаил дыхание и опрокинул в рот ледяной ком водки. Холод в груди
привычно сменился теплом, руки и ноги налились приятной тяжестью, а
голова наоборот, стала легче. Это было хорошо. Похоже на чувство,
какое испытываешь от глотка чужой пневмы.
Только в
сто раз слабее.
Кат
задрал рукав рубашки на левом запястье. Духомер – бледный камень в
стальной оправе браслета – сиял, точно крошечная луна, сигнализируя
о том, что в теле хозяина полно энергии.
«Зря я
его, – снова подумал Кат о Чолике. – Ну да не беда. Месяц-другой
меня здесь не будет, за это время Кила остынет. Потом и поговорим.
Если вообще случится какое-нибудь «потом».
Он налил
ещё стопку. Пробормотал:
– Не
беда.
И
немедленно выпил.
Теперь,
когда Кат был слегка пьян и почти спокоен; когда в желудке
плескалась водка, а в жилах было вдоволь пневмы; когда Ада спала,
насытившись, у себя дома, а в доме Ката спал так удачно спасённый
от Ады Петер; теперь, наконец, можно было подняться наверх, лечь в
кровать и заснуть самому.
Но ноги
гудели от ходьбы и перенесённых тяжестей, и им, ногам, вовсе не
хотелось вставать. А голова, как это бывает после непростого дня,
принялась прокручивать задом наперёд каждое событие – с вечера до
утра. Прокрутился заново досадный случай с Чоликом, проплыли перед
глазами заснеженные ночные улицы, возникло бледное заплаканное лицо
Ады. Замаячила опухшая рожа безымянного стропальщика. Кат зашипел
сквозь зубы, помотал головой. Стропальщик исчез. А вместо него
вспомнился градоначальник Китежа Вадим Будигост. Толстый,
коренастый, с бородой, с багровой складчатой шеей.
Тогда Кат
вздохнул, и налил, и выпил, потому что не хотел сейчас думать про
всё, что связывалось с градоначальником Будигостом. Но, конечно же,
не думать про такое было невозможно. Водка тут не помогала ни разу.
Даже наоборот.
…Это
случилось два дня назад. Снегопад окутывал город белой мглой, от
уличного мороза слипались на вдохе ноздри, а в ратуше, в главном
кабинете, было натоплено до ошалелой жаркой духоты. И они сидели в
этой духоте за столом, Кат и градоначальник, и надоедливо сипел над
ухом роскошный надутый самовар.