Кресало я брала в руки с опаской, но оказалось, работает оно не
сложнее плохой зажигалки. Теплый огонек задрожал, бросая вызов
блеснувшей за окном молнии, а раскат, раздавшийся следом, был как
грохот могильной плиты, упавшей на мои чаяния и надежды.
Из-за грозы и своих расспросов я упустила возможность переноса
припасов в дом, и сейчас, глядя на то, как первые капли падают на
стекло, я подумала — если в амбаре дырявая крыша?.. Да, зимой она
могла быть еще хоть сколько-то цела, а что нас ждет завтра?
Я убрала бумаги в бюро и пошла осматривать дом.
Шум ливня снаружи, шелест листвы, потревоженной сильным ветром,
гром скрадывали мои шаги. А половицы подо мной скрипели, наверное.
Пусто, пусто, пусто… и стекол нет, комнат пять я насчитала в полном
упадке и порадовалась: достаточно сухо, здесь можно временно
разместить продуктовый склад. Мышей в доме я не заметила. Это было
крыло, в котором никто не жил; потом я наткнулась на бывший кабинет
и в предвкушении туда влетела, но — единственный лист бумаги, и на
том пером начеркана кривоватая голова лошади. Пустой книжный шкаф,
поеденное кресло — все же мыши? — половина окна заколочена, а тут
стоял когда-то кабинетный рояль… Я не поленилась заглянуть и за
шкаф, но и там меня ждало разочарование. Ни единой записки,
бумажки, заметки, даже книги — и то ни одной.
Где-то же должен был жить мой брат, подумала я. Он приезжал
сюда, где его комната?
Если бы не платье, я на секунду допустила бы мысль, что все мне
привиделось, ничего нет — ни помещицы Елизаветы Нелидовой, ни ее
крепостных крестьян, у которых страсти кипят похлеще, чем в самом
закрученном сериале, ни ведьм, ни загадочного кошеля, ни долгов.
Просто я, Вероника Маркелова, бреду по очередной классной
«заброшке», прикидывая, как в антураж впишется мой исполнитель с
новым клипом, будущим хитом. И свеча у меня в руке потому, что так
легче проникнуться духом эпохи…
Свет свечи, а то и отблеск молнии, выхватывали мрачные лица с
картин. Вот чего было в избытке — портретов. Род Нелидовых древний,
знатный, некогда очень богатый, и вот все, что осталось от былого
величия.
Возле одного портрета я задержалась.
Молодая женщина в платье совсем иного покроя, чем мое, портрету
было лет сто, не меньше. Но не женщина или платье привлекли мое
внимание, а медальон, который лежал у женщины на коленях. Художники
тех веков приукрашивали фигуры и лица, и теперь мы наивно убеждены,
что в прошлом все были сплошь красавицы и красавцы, — но одно дело
лица, другое — вещь.