Но про жизнь Виктора Орехова книгу было не написать, хотя его
биография была в каких-то частностях похожа на мою – с некоторыми
отличиями, делавшими её прямолинейной, из которой при всём желании
ничего захватывающего не выкружить. Сейчас ему было 28 лет, он
ребенок войны, с прочерком вместо фамилии отца в свидетельстве о
рождении; тогда таких было много, а его отцом мог быть и немец –
город Сумы освободили лишь за шесть месяцев до его появления на
свет. Но вопросы к его матери если и возникли, то были разрешены на
уровне органов внутренних дел Сумской области и в дальнейшем
никакого влияния на судьбу ребенка не оказывали.
Он спокойно отучился в школе, в армии попал в пограничные
войска, честно отслужил три года без особых подвигов, на дембель
вышел с парой приличных значков, получил рекомендацию в Высшую
школу КГБ, а после неё попал в московское управление, в
«диссидентский» пятый отдел. Здесь тоже обошлось пока что без
подвигов, и в целом его биография описывалась тремя словами – не
был, не состоял, не привлекался. Дисциплинарных взысканий Орехов не
имел, поощрений тоже, был обычным служакой-оперативником, чинами
его не обходили, всё выдавали в положенный срок, так что год назад
он стал старлеем. Ещё года три-четыре – и капитанские погоны
примерит. А если подвиг совершит или особо злобного диссидента
поймает – то раньше. Но это вряд ли.
Я сам работал по линии аналогичного управления, правда, уже в
другой стране, и хорошо знал всё, что о нас говорят. Считалось, что
«Пятка» – место для неудачников, тех, кого не взяли в Первое или
Второе, в разведку или контрразведку, сотрудникам которых и были
посвящены все фильмы и книги про госбезопасность. Там было
интереснее, престижнее, да и должность резидента при какой-нибудь
дипломатической миссии в капиталистическом государстве оплачивалась
валютными чеками, что было мечтой многих советских граждан,
особенно в 1970-е.
Пятое же управление работало внутрь, хотя выезды за рубеж были –
«мой» Орехов в прошлом году два месяца провел в Японии с Большим
театром. Но такие задания случались редко, руководством
рассматривались как поощрение, а в реальности были как
эквилибристика на горящем канате над бассейном с крокодилами. Дело
в том, что артистам балета было гораздо проще стать невозвращенцами
– танцевать умирающего лебедя можно и без знания языка, а советская
школа балета всегда считалась лучшей в мире. Правда, всё равно
бежали немногие. В шестьдесят первом был Рудольф Нуреев, пару лет
назад – балерина Кировского Наталия Макарова. Для оставшихся всё
закончилось печально – проглядевшего Макарову худрука уволили с
неприятной, но не смертельной формулировкой, а вот сопровождающего
труппу на гастролях гебиста выгнали с волчьим билетом и лишением
наград и званий.