Даже один заражённый популюсёнок — угроза процветанию Диэлли,
ведь он способен заразить остальных. Тогда, безумное стадо сожрёт
фермеров и разрушит кормушки. Затем, напоследок полакомившись друг
дружкой, издохнет от голода и нервного истощения.
Они милые, только когда есть еда, а слух услаждают особые звуки,
воспринимаемые микроскопическим мозгом примерно так: «Мы о тебе
заботимся. Лишь о тебе. Ты уникальный и лучший!»
На глупый скот наплевать, наплодится. Но, чем будут лакомиться
нежащиеся на солнышке богачи, пока восстановят ферму и завезут
расплод?
Всё началось в Куполе Радуг — месте, свободном от наблюдения.
ГСН, несмотря на название, не столь уж глобальна. Здесь же, мы
должны оказаться в конце, и выехать в город на привычном красном
спорткаре. Операция, невозможная для взрослых, непроста и для
нас...
С гидропонной фабрикой ферму связывал транспортный трубопровод,
ведь на ней разводили ещё и козлов — слизней, копошащихся на
измельчённых листьях салата, прекрасных поставщиков белка для
создания геноморфов. По этому трубопроводу мы проникли в царство
еды и смерти.
Я стою перед тёплой тушей и разглядываю слизняков.
В учебнике биологии встречались рисунки древних козлов —
«Vetus capra». Но «старые козлы» выглядели иначе — у
них имелась бородка и милые рожки. А мозг был побольше: в процессе
мутаций этот вид утратил рассудок.
Мэйби натягивает очки и дыхательную маску.
— Знаешь, Кир, люди не столь уж жестоки. Они пытались создать
скот, не ощущающий боль, и пробовали блокировать рецепторы перед
забоем! Но оказалось, разумнее спрятать фермы подальше от глаз… Ты
первый! Давай, полезай!
Мы придавлены друг к другу так, как никогда не прижмутся самые
преданные любовники. Вокруг кровавая тьма — плоть, что менее часа
назад жрала, пердела и думала. Или ей так казалось...
По плавучему тоннелю, мы выезжаем за пределы мясной фермы, и я
понимаю — картины, что безостановочно вспыхивают перед глазами,
будут преследовать меня до конца дней.
Со слухом дела обстоят не лучше. В ушах застряло фырчанье,
сопение и чавканье, переходящее в отчаянный визг, заглушаемый
звуками электрических пил.
Разве я мог подумать, гуляя под серебряным рукотворным дождём,
что в километре от страны нежных цветов и переливистых бабочек,
конвейер тащит изрезанные тела в ненасытную пасть упаковщика, а
из-под потолка низвергаются кровавые водопады? И мог ли тогда
полагать, что спустя пару недель, буду прижиматься к любимой не под
тысячей радуг, а внутри мёртвой плоти?