Вероятно, это и значит: «взрослеть». Подростки не
сомневаются.
Краем глаза я замечаю, что слева от меня сгущается темнота, и, в
тот же миг, на спину мягко ложится мужская рука.
Повернув голову, вглядываюсь в окрашенное светом красных огней
лицо.
Хищный нос, бескровные губы, зачёсанные назад серые волосы.
Всего лишь неделю назад, я, вероятно, со страху наделал в штаны.
Сейчас я не чувствую ничего.
Он молчит. А мне, сказать ему нечего.
Мы просто сидим и глядим на потоки машин, на жёлтые огни
небоскрёбов, на звёзды.
В небесах, от горизонта до горизонта, подсвеченные полной луной,
сияют серебристые облака.
Рука неожиданно тёплая. Никакого холода, как тогда, в
трамвае.
Наконец он прерывает молчание. Голос шелестит, будто сухая
листва:
— Любишь звёзды? Я тоже… Больше, чем что-то другое... Они как
девчонки…. Смеются, водят по небу хороводы… Знаешь, Кирилл, не
сочти меня сумасшедшим, но иногда, в такие вот ясные ночи, я слышу
их песни. Тогда забываешь, что малышки зарыты в земле, а звёзды —
шары раскалённого газа… Знаешь, мы ведь похожи — я и девчонки. Мы
забираем жизни: они, когда вырастают — у мужчин, я — у них… Но
жаждем при этом другого, поэтому ищем — непрестанно, без устали…
Впрочем, все ищут только одно…
Слова шуршат, цепляясь одно за другое:
— Да, я люблю звёзды и облака… И наши платаны.
Наши?!
— И трамвай. Этот электрический запах… Будто скользишь сквозь
грозу!
От тёплой руки — вниз, по спине катятся волны холода.
— Снова гадаешь, что же нас связывает?
Откуда он…
— Да ничего, Кирилл. В сущности, ничего. Жизнь не бульварный
роман, я не твой настоящий отец… Пойми, ты не тот вопрос задаёшь.
Правильный: «Что у нас общего?»
Я вглядываюсь в пустые глаза. В серое лицо, без тени каких-либо
чувств. Лишь кровавые отсветы, время от времени — когда вспыхивают
огни.
— Думаешь, я не был соплёй, вроде тебя? Был. Курсантиком, а
потом — штурманом военного транспорта. Лётчиком — да не из тех, от
которых в восторге прекрасный пол. Впрочем, к женщинам я
равнодушен, так что отношения у нас гармоничные… К счастью,
случаются чудеса, приходит внезапное осознание своей природы. А у
повстанцев — вечная нехватка военных, мечтающих делать карьеру,
сбрасывая бомбы на спящих детей. В их рядах слишком много наивных
романтиков.
А может… Может он прав, и это — уже во мне. Вошло — там, на
Дзете, и затаилось. Затем, уверившись, что осталось необнаруженным
— начало прорастать, ширится, развиваться. И годы спустя, в зеркале
я увижу это лицо.