Потасовка продолжалась минут пятнадцать, и внезапно на горизонте
появились менты. Увидев милицию, пацаны разбежались в разные
стороны — никому не хотелось завершить вечер в обезьяннике.
На последнем издыхании, душа в пятки, я мчался к пустырю за
семнадцатым корпусом, надеясь ускользнуть от погони. "Ведь обычно
менты в бурьян не лезут," — успокаивал себя я. Пробравшись сквозь
старый, заросший репейник, я на мгновение облегчённо вздохнул,
думая, что вырвался. Но судьба решила по-другому: споткнувшись о
большой камень, я кубарем покатился по земле, зацепив за одежду и
волосы комья старого репейника...
На утро, к моему удивлению, я очнулся в камере, в обезьяннике.
Голова раскалывалась, тошнило не по-детски, а в горле стоял
невыносимый сушняк. Но настоящий ужас ожидал меня, когда я
дотронулся до головы: мои волосы превратились в единую массу с
комьями репейника, напоминая гриву льва после бурной ночи.
В семидесятых годах длинные волосы были на пике моды, и я не
отставал от трендов.
Через время камера распахнулась, и меня позвали к дознавателю.
Проходя мимо дежурки, я услышал: "Будем закрывать." Без особого
внимания к этим словам, я вошёл в кабинет, где меня встретил опер
дядя Слава Кузнецов, закреплённый за нашим районом, а в углу за
потёртым письменным столом, занятый бумажной работой, сидел
дознаватель Гудилин, младший брат лучшей подруги моей матери.
"Ну что, Володя, будем тебя закрывать," — начал дядя Слава,
подавая мне постановление об аресте. "Распишись здесь. Сейчас ты
будешь переведён в КПЗ. Матери твоей мы уже позвонили, так что пока
ты здесь, она может принести тебе сигареты и сменную одежду.
Доигрался, парень. Долго мы терпели твои выходки, а теперь ты
сядешь не только за драку, но и за грабёж. Ребята из общаги подали
на тебя тридцать два заявления о вымогательстве денег."
"Добро пожаловать на нары!" — закатил громким смехом
оперативник.
В КПЗ меня держали трое суток, всё это время я выдирал репейник
из головы вместе с клочьями волос. К третьему дню причёска стала
более-менее приличной. К этому времени мама успела принести мне
сменную одежду и сигареты. Ожидание перевода в Матросскую тишину
тянулось мучительно долго.
Двадцать пятого сентября, где-то около девяти вечера, дверь
камеры внезапно распахнулась, и я услышал громкий вызов: "Беляев,
на выход, с вещами". Сердце замерло в ожидании. Тюрьма... О, как
много ужаса вкладывается в это слово. Кажется, будто это просто
сочетание букв, но именно оно образует понятие, символизирующее ад
на земле...