К унэну[4], что приютился в устье маленькой речки, впадающей в Ледовитый океан, подплывала моторная лодка.
Бабушка, впервые увидевшая моторную лодку, быстро несущуюся со стороны океана, удивилась, и в то же время – испугалась. Хоть и прожившая восемьдесят лет на свете, набожная, она также была охвачена поголовной болезнью всех – боялась врагов, о которых много говорили и которыми пугали даже грудных детей. Но возраст и вера в силу праведной жизни, которую всегда вела, взяли свое. Она боялась лишь за внука Эдилвея.
Моторка пристала к видимому из унэна причалу, представлявшему собой лодку-ветку да вешалу для сетей и юкол, и гости ступили на берег. Испуг испугом, а гость – святой человек!
Бабушка, на всякий случай, спрятала внука за бугорком, что был позади унэна и наказала сидеть тихо.
Обед для сына с невесткой, которые уехали ставить сети на озере, уже сварился. Бабушке только и осталось, что вытащить из котла рыбину, налить в кружки бульон, нарезать юколы.
Когда она вышла к гостям, те уже подходили к унэну и на своем языке, перебивая друг друга, шумно спорили. «Вот и конец… – подумала Бабушка. – Не по-якутски и не по-русски, да и совсем не по-северному говорят… Пронеси, Господи, Сус Киристос!»
– День добрый, бабушка-хозяюшка! – вдруг по-русски заговорил Чернобородый, протягивая правую ладонь для рукопожатия.
– Ґтүө күнүнэн, эбээ![5] – как бы переводя Чернобородого, сказал по-якутски Усатый, тоже протянув руку.
– Дыраастуйте! – обрадовалась бабушка, поочередно пожимая руки гостей. Услышав знакомые слова, она облегченно вздохнула: «Наши!»
– Хайа омук буолаҕыт?[6] – спросил Усатый, больше похожий на северянина, – Эвенил бисэл?[7]
– Э-этни, юкагирал бисэл![8] – ответила бабушка бойким и радостным голосом, услышав вообще знакомую речь. Она показала в сторону океана. – Суу олдыкан туурдук бисэл?[9]
– Элэ-эн, самурчинуй… хэ-хэ, йуорпуран эурэй экспедиция чии нодьэли?[10]