— Нууууууу… — пробубнил Илларион,
почесывая затылок и выдыхая пары портвейна.
— Вот и я о том же! – не дослушал
Михаил, – и ведь у меня законченные два романа есть, а я тут
парюсь, в этом вшивом журнальчике. Мне тридцать три года, великий
дядька в этом возрасте умер, и спас весь мир по ходу дела… а я? Что
сделал я???
— Иногда важней, что сделала она в
свои двадцать лет… и как она это делала, эхх я бы посмотрел на эту
картину… – мечтательно закатил глаза Илларион, да, иногда у него
случались прорывы трезвости во время угара.
— Эх, Ларик, Ларик… — вздохнул
Михаил, ну конечно двух романов у него не было, только мечты о них,
но три десятка рассказов и одна повесть были даже напечатаны,
правда все про доблестную милицию и плохих бандитов, жанровые так
сказать, нужные для рубрики. Но ведь по-пьяни можно и приукрасить
чуток, благо всегда можно сказать, что ты их сжег на крайний
случай. – Я бы тоже глянул на эту картину…
Илларион заржал своим козлиным
смехом, Миша тоже не удержался и поддержал гоготом
собутыльника. И всё таки, после портвешка, стало проще и
веселее, и вообще, когда есть кто-то тебе сочувствующий…
— Ээй, вы там чего??? – неожиданно
раздался женский голос за дверью, и ручка от замка стала дергаться
в попытке открытия.
— Ой, блять… — выдохнул тихо Михаил,
прикрывая свой рот. Смех пропал быстро и бесповоротно.
— Миша? Илларион? Это вы там что-ли?
– женский голос был догадлив сверхъестественно.
— Марья Ивановна, выходим, две
минуты! – отпираться не было смысла, и Михаил схватил бутылку и
разлил остатки по кружкам, и уже более тихо, предложил Иллариону: —
Ну, давай, по бырому и валим.
— Две минуты, две минуты... вы уже
совсем обнаглели, с утра устраиваетесь… – под аккомпанемент
женского голоса, Михаил и Илларион допили портвейн и проглотили
шоколад, — вы мальчики совсем не уважаете чужой труд, гадите и
гадите. Люди хотят убирать ваше гавно, а вы и это не даёте
делать…
Наконец туалет они открыли перед
носом женщины предпенсионного возраста, стоящей в синем рабочем
халате и держащей на перевес швабру с ведром. Её взор был полон
укора и негодования.
— Марья Ивановна, извините, но мы
умирали… — виновато потупив глаза, извинился Илларион, проскакивая
мимо женщины и поправляя пустую бутылку в кармане.
— Ладно, этот горе - поэт… его уже
ничего не исправит, а вы, Миша! Вы же совсем не такой!! – Михаил с
красными щеками скромно потупил взор в пол.