Капитан выпрямился, обвел взглядом матросов, голоса
которых слились в мерный гул за моей спиной, и кивнул тем, что
держали меня.
— Свяжите ее и заприте в каюте. Кормить ее будет
доктор строго по моему приказу! Разговаривать с ней, — Эмиль
покосился на меня с презрением, которого я прежде в нем не
замечала, — только в моем присутствии, не выполнять никаких просьб,
и никуда не отпускать! Выставить у дверей караул!
Последние распоряжения я уже не слушала: как яростная
кошка, загнанная в угол стаей собак, пыталась вырваться, кричала,
ругалась и в припадке ярости уже ничего перед собой не видела, все
подернула красноватая дымка.
Да как они смеют?! Как они могут обращаться так со
мной — с дочерью Дома Шторма?! Со старшей дочерью их
патриарха?!
Ярость отступила в тот момент, когда на моих
запястьях стянулась грубая веревка. Обессиленная короткой вспышкой
злобы, я осела на палубу, раскаленную от солнечных лучей, и
затравленно огляделась по сторонам, ища поддержки. Но не находила
ее: все матросы, вплоть до тощего, низкорослого юнги, глядели на
меня кто равнодушно, а кто и с осуждением.
Конечно… Для них мой отец — покровитель и патриарх,
тот, кто по праву магии крови управляет западными островами. Я же
хоть и ценна, но в той же мере. что и его любимое кресло: со мной
надо обращаться бережно, но слушать вовсе не стоит. Да и обменять в
случае крайней необходимости не зазорно.
Почти без понуканий я вернулась в свою каюту,
подавленная осознанием своего теперешнего положения. Я снова, как и
все предыдущие тринадцать лет, оказалась лишь игрушкой, куклой,
которую перебрасывают из рук в руки и к голосу которой
прислушиваются не чаще, чем к крикам чаек в порту.
Когда дверь за мной
захлопнулась, я даже не услышала этого: я ревела, давая волю боли.
Слезы катились по щекам, из горла вырывался сдавленный хрип: я
оплакивала собственную смерть, которая наступила до моего
пробуждения и снова наступит спустя тринадцать лет, собственную
беспомощность и бесполезность. Если бы Адмирал действительно
освободил мою семью в обмен на меня, я бы согласилась выйти за него
хоть сто, хоть тысячу раз, но он этого не сделал. И не сделает
снова — с чего бы ему? Он принял такое решение и примет его вновь,
и у его решений будут последствия. Любое же мое решение будет иметь
не больше веса, чем решение писчего пера ничего больше не писать,
весел не грести, или парусов — не надуваться от ветра.