Поэт тот, кто наклоняется к ребенку, с добрым взглядом останавливающемуся у его постели, к тоскующей матери. Поэт заставляет течь перед больным открытую им свежую добродетельную воду или дает спасительную кору, собранную в тропическом лесу, где среди сверкающих лиан улыбается своей улыбкой Бог. И в сумерках температура потихоньку снижается.
Поэт тот, кто идет к морю. Он прыгает в ялик, качающийся в широком потоке. И туман покрывает порт, где женщины и дети ждут несбыточного возвращения. Но нужно, чтобы он уехал, чтобы он раздвоился, словно меж двух гор, меж двумя противоположными и возвышенными чувствами, темной нежностью домашнего очага и горьким поиском той пищи, которую достают сетями на жидкой равнине без пшеницы.
Поэт тот, кто идет в лес. И, как в песне старого моряка, он встретит там отшельника и радостную свадьбу, и он сам утешится флейтой и птицами среди пурпурной перебежки белок, ковров цветов и мхов такими неисчерпаемыми деталями, как наука о гнездах. И скоро лес – обнаженный крест.
Поэт тот, кто, подобно обычному камню, в своих руках держит зерно пшеницы. В нем видит он уменьшенную форму хлеба, который ребенок рабочего приносит в своих руках, и жатву с васильками, и с маками, и с криками насекомых, и церковь, и священника, поднимающегося к алтарю, и таинственного странника, в вечер Эммауса5 смешивающего сияние своего лба с сиянием просфоры.
Поэт – человек, которому Бог возвратил сокровище.
И вначале вижу я Ноя, певшего под радугой окончательную кантику договора об избавлении6. А потом он, полный здоровья, прогуливается в своем винограднике. И каждое спелая виноградина лозы представляется ему прозрачным глазом, полным коричневого и белого солнца, устремленным к Спасителю.
И вдруг я вижу под могучим дубом Авраама. Его шатер – это золотой жернов, весь потрескивающий от колосков, и Авраам, в тягостном величии не знающий, что сделать для своего Бога, который является ему и кого он обожает, дает Господу хлеба в пищу.
Потом, если бы я мог так сказать, взволнованный славой жаркой жатвы, погружаюсь в величие того, как старый Буз видит Руфь7, возникающую на горизонте ячменного поля. И он оставляет воду, приправленную уксусом, косарям. И до сего дня темные поденщики обмакивают свой хлеб в это бедное питие, в нем можно вкусить дивный вкус, оставленный им моавитянкой, потому что любовь патриарха собирается в небе и приближается к ней, как мягкий грохочущий ливень.