Шустал сочувственно похлопал нового
приятеля по плечу.
– У младшего стража ночной вахты нет
привилегии вламываться к третьему секретарю императорской
канцелярии, как в какой-нибудь трактир. Такого себе и офицеры не
позволят. А по записи на приём ты будешь ждать недели две, при
самом хорошем раскладе.
– Да пусть лучше куда-нибудь в
казематы упрячут, – тоскливое уныние у Максима сменилось закипающим
гневом. – Ты вообще слышал, куда мы идём? Чёртова мельница! Он что,
этот пан Кабурек – чёрт?
– Нет, – махнул рукой Иржи, продолжая
шагать по Карлову мосту. – Это из-за хохликов.
– Кого?
– Хохликов. Ну, такие маленькие
чертенята. Они, в общем-то, незлобивые, и полезные в хозяйстве. У
Кабурека на мельнице несколько десятков трудятся. Да ты же видел
хохлика! Или он мимо тебя проскочил? Когда ты в башню зашёл, он
через несколько минут оттуда выскочил.
– Такой, с рожками и кисточкой на
хвосте?
– Он самый. Это Яська был. Вечно
бегает к нам ябедничать и жаловаться. Командор его временами
шугает, когда совсем уж надоест. Тот не показывается несколько дней
– а потом всё равно возвращается. Он, кстати, как раз у Кабурека в
работниках.
– Ладно, малость полегчало, – Максим
почувствовал, что его злость на сыгранную господином Майером шутку
постепенно отступает. – А сам пан Кабурек, он какой?
– Он-то? – задумчиво протянул Шустал.
– Хм… У вас там про водяных слыхали?
Младший страж остановился, будто
влетев лбом в невидимую стену.
– Водяных?
– Ага. Это такие, которые…
– Постой, постой. Знаю я, кто такие
водяные. Это мне что же – во Влтаву? – он невольно глянул через
парапет на быстрые речные воды, закручивавшие у мостовых опор
мелкие белые бурунчики.
– Зачем во Влтаву? Кабурек на
Чертовке живёт.
– Ну, в Чертовку…
– Да нет, чудак человек! У него дом
на Кампе, напротив мельницы. Да сам сейчас увидишь. Вон там! –
капрал указал влево, где на узкой протоке Чертовки с грохотом и
плеском вертелись колёса множества водяных мельниц. – Самая ближняя
к нам.
Максим невольно сглотнул: он смотрел
сейчас на ту самую мельницу, которую так любил разглядывать на
пражских снимках. Среди других городских пейзажей все фотографы
всех без исключения поколений всегда обязательно отдавали дань
именно этому, излюбленному и неизменному.
В припорошенной снегом и безлюдной
зимней Праге, в оранжевом пламени плывущих по воде палых листьев, в
летнем мареве и в белой пене цветущих весенних садов – вечно
вращалось древнее колесо на Чертовке, словно увлекаемое самим бегом
времени. В мире Макса, в XXI веке, только эта мельница и уцелела из
множества работавших на протоке.