Она снова усмехнулась и снова замолчала. Слышно было, как тикают часы в зале, как бьет дождь по крыше, и где-то вдалеке разрываются небеса. Мама погрузилась в воспоминания, а Эона не решалась прервать их своим оглушительным признанием.
— Слышишь? Твой Балбес вернулся! — произнесла мама неожиданно, так что Эона слегка вздрогнула.
За парадной дверью было слышно настойчивое, неприятное мяуканье Ахиллеса.
Эона быстрым шагом дошла до двери, взялась за ручку.
— Не пускай его, на руки возьми, — услышала она мамин голос. — А то он тут затопчет все! И я стану его личным Гектором!
«Гектором? При чем тут Гектор?»
— Ахилесса сразил Парис! — крикнула Эона.
— Тем более! — крикнула в ответ Вера. — Натаскает мне тут грязи — ему конец!
Мяуканье за дверью прекратилось. Эона присела, чтобы не дать прошмыгнуть коту, опустила ручку двери и медленно потянула ее на себя. За образовавшейся щелью сидел намокший, взъерошенный, достаточно упитанный кот лоскутного окраса — смесью черного и рыжего волоса с белыми «заплатами» по телу. Он яростно вылизывал шерстку на левом боку, не обращая внимания на звук двери. Снаружи, за крыльцом, по исчезнувшей под лужей тропинке неистово лупил дождь из крупных, как виноградины, капель.
— Кс-кс-кс! — позвала Эона.
Ахиллес оторвался от своего занятия и задумчиво поглядел на нее. Он жалобно и громко мяукнул во весь зев своего рта, потом начал облизывать переднюю левую пятку.
Эона протянула руки и взяла кота.
— Какой же ты мокрый! — воскликнула она.
Она приоткрыла дверь, немного вышла наружу и несколько раз встряхнула кота. Ахиллес замер, не дергаясь, но Эона почувствовала, что такое фамильярное обращение ему не по душе.
— Мама, принеси мне что-нибудь обтереть его здесь! Сразу не подумала!
Послышалось мамино ворчание и некоторая суета.
— За дверь хотя бы занеси! Что держишь его снаружи!
Эона затащила кота и села на невысокую скамеечку справа от двери. Она держала его одной рукой, а другой — гладила по мокрой голове, на которой шерсть торчала словно наэлектризованная. Ахиллес прикрыл глаза и довольно мурчал, не двигаясь, каждый раз ожидая новой порции ласки.
Жил он у них уже три года. Котенком его никто не хотел брать — не всем нравился его окрас и еще — из всего помета он единственный родился с дефектом на правой задней ножке, из-за чего прихрамывал. Кто-то сказал, что это из-за аномалии сустава в районе ахиллова сухожилия. Так и возникло его прозвище. Хромота, впрочем, не помешала стать ему достойным представителем своего вида — здоровым, упитанным, и гонять мышей, птиц, прыгать по деревьям, и кричать под окнами соседей в начале весны.