- Вон! Я сам знаю, что и где положено, - рявкнул председатель.
Солдатики спешно ретировались в коридор.
- Вот какое дело, Егор Иваныч, - Троицкий присел на краешек стола напротив меня, - отпустить совсем я тебя не могу, статья не та. Но могу предложить вот что. Пойдёшь ты не по сто седьмой, а по пятьдесят восьмой. Тогда семью твою не тронут. Только это лагерь. Пять лет.
- Я согласен.
- Ты подумай. Хорошенько.
- Нечего тут думать, Афанасий Никитич, семью уберегу и за то вам спасибо.
Троицкий развёл руками:
- Чем смог. Документы подготовлю сам. Отправишься вместе с колонной, в конце недели. Дорога через Томск, там часть ссыльных останется, вас же этапируют дальше.
- Я могу быть уверен, что моих не сошлют?
- За то лично ручаюсь, - кивнул председатель.
- Спасибо вам, - от души пожал руку Троицкому. Я тоже понимал, что даже он не в силах отменить приговор, но стало буквально легче дышать от осознания, что мои родные останутся дома.
Только не давало покоя то странное видение с пожаром и убитыми Дарьей и отцом. Лагерь… Пять лет… И не будет меня рядом, чтобы уберечь их. Побег? Дорога дальняя, мало ли что случится и где нас будут везти.
Мои размышления прервал конвойный:
- Подымайся, - раздался голос над головой.
Троицкий молча кивнул на прощание. Меня вернули назад в ту же камеру. Устин сидел на том же месте, махнул мне рукой. Я пробрался к стене.
- Что там? - указал он взглядом наверх.
- Лагерь, - коротко ответил ему.
Устин удивился:
- Тебя же «раскулачили»?
- Пятьдесят восьмая...
Мужик грустно кивнул:
- Какая разница, по какой статье лес валить.
Потянулось томительное ожидание. Я понимал, что дорога будет нелёгкой, но и сидеть в вонючей камере, не имея возможности даже размяться как следует, оказалось невмоготу. Кормили здесь раз в день, какой-то баландой. Её состав определить я не смог, как ни старался. Разваренная в клейстер крупа, щедро разбавленная водой. Не особо сытно, но хватало успокоить голодные рези в желудке.
Время растянулось в сонной одури, что началась от постоянной духоты и вони. Чередовались дни и ночи, и я не в силах был понять, сколько дней прошло. Пока утром не вошёл конвойный. Он громко зачитал список фамилий, после чего нас вывели из камеры. Глаза отозвались болью от яркого солнечного света, потекли слёзы. Мы вышли во двор, где уже стояло несколько подвод, а рядом с ними бабы с детьми.