Но потом я понял, сколько чувств, эмоций и сил он вкладывает в
эти слова, и у меня защемило сердце.
Воронцов не был трусом, он был готов умереть за Родину при
необходимости в любой момент, но он здраво оценивал происходящее и,
даже почти не имея сил, думал не о себе, а, как настоящий командир,
об общем деле и целесообразности. И было очевидно, что эта
целесообразность подсказывала ему, что смысла нам соваться сейчас в
город и просто так умирать нет.
Я это прекрасно понимал и был благодарен за это ему.
Однако несмотря на приступ сентиментальности, я всё же решил
возразить:
– Нельзя бросать наших. Наверняка там есть выжившие. Надо их
освободить.
Воронцов посмотрел на меня, как мне показалось, с сожалением и,
вздохнув, уставшим голосом ответил:
– Я же тебе говорю: это не в наших силах. Всё, разговор
закончен.
И эта его категоричность мне не понравилась, потому что я как
раз только-только разговор этот начал.
А потому я, разумеется, несмотря на его недовольство, продолжил
свою мысль:
– Мы же пока даже не предприняли ничего. Как ты можешь заранее
знать, что в наших силах, а что нет?
– Да тут и пробовать нечего, – нахмурился он. – Ты видел,
сколько немцев там? Что мы – две забинтованные мумии, с ними сможем
сделать?
– Я не знаю, – честно признался я. – Но думал, что мы что-нибудь
придумаем.
– Что придумаем? Как вдвоём всех немцев разбить?
– Ну, типа того... Думал, может быть, партизанами станем, как
Денис Давыдов.
Чекист уставился на меня как на инопланетянина. Потом
прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения
в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:
– Давыдов, это который в 1812 году французов бил? Ну ты и
вспомнил, – он улыбнулся. – Мальчишка, книжек начитался и решил
партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.
– А хоть бы и так. Какая разница кого в землю класть – француза
аль немчуру? Земля - она всех примет, – принимая вызов, резонно
заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил:
– Так ты партизанить не хочешь, что ль?
Тот вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул
и, потерев себе лоб, произнёс:
– Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира
– одна война. А война – она, брат, построена на преимуществе. Есть
у тебя преимущество над противником, ты побеждаешь. А если нет, то
на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты
предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная.
Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных
жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов.
Поэтому в лучшем случае мы с тобой можем стать диверсионной
группой. Но и это нам не по плечу, потому что мы, мало того, что
без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах.
Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты?!