— Начинаю думать, что ты прав, Марко. Пожалуй, дружбы между вами и правда никогда не будет.
— Невосполнимая потеря! — съязвила я.
Мне показалось, каганёнка по-настоящему злит моё нежелание вступать в перепалки. До происшествия на "арене" его насмешки уже не были такими ядовитыми, как сейчас. Что ж, я приготовила заключительную "ловушку", после которой буду игнорировать его по-настоящему — не стану даже кланяться! Собственно, это не совсем ловушка, а скорее демонстрация моего превосходства — ведь именно это бесит каганёнка больше всего. Главное, чтобы всё получилось естествено и как бы случайно.
Охота была жаркой. Каганёнок превзошёл себя в ловкости, собственноручно поразив стрелами самца кабана и самку "клыкастой" косули. А в промежутках между "расстрелом" животных без устали сыпал насмешками, отмечая, как при виде пролитой крови якобы бледнеет моё и без того белое лицо, спрашивал, в состоянии ли я ещё держаться в седле после увиденного, и, передразнивая мой жест, крутил возле глаз согнутыми пальцами, изображая, как моё нежное сердце рыдает от происходящей жестокости. Я отвечала на колкости блуждающей улыбкой, дожидаясь подходящего момента. И он наступил.
В поисках места для привала, прежде чем отправиться обратно в Астай, мы оказались недалеко от обрыва, где росло дерево, с которого я снимала Хедвиг. Рано или поздно мы должны были к нему выйти — дорога в столицу проходила у подножия горы, и я вскинула голову, собираясь, наконец, отыграться за все издёвки. Но Очир чуть всё не испортил. Ни с того ни с сего бросив в меня замшелой веткой, он глумливо поинтересовался:
— Как твой кречет, сэму? Ещё не околел?
— А как твой нос, Очир? — не раздумывая, огрызнулась я. — Уже сростается? Неудивительно, что вся добыча на этой охоте досталась не тебе — как бы ты рассмотрел дичь своим затёкшим глазом?
Побои, полученные моим обидчиком на пиру, ещё были заметны, а напоминание о них — явно болезненно. Процедив ругательство, он яростно развернул коня, собираясь налететь на меня, но Шона, бросившись наперерез, схватил коня Очира под узцы и остановил его. Неприглядное лицо страшилы стало угрожающим.
— Как ты смеешь касаться моего Батыра, сын шлюхи? — прошипел он и хлестнул Шону плетью, которую держал в руке.
И меня понесло... Посеревший от ярости Шона только успел выпустить узду и схватиться за саблю, а я, ткнув пятками Хуяга, уже подлетела к Очиру и с размаху шарахнула ему кулаком в нос. Тот завопил так, что Хуяг взвился на дыбы и чуть не выбросил меня из седла. Только это и помешало мне залепить уроду ещё раз. С кулаками я ещё ни на кого не бросалась, и, кажется, привела всех, включая Шону, в не меньший ступор, чем когда пела "Хафанана куканелла".