Это было не как какое-то там вшивое, воспетое десятками тысяч
писак «второе дыхание». Не было это и неким «откровением» или ещё
какой-то чушью. Всё было совсем, абсолютно иначе… Я словно бы стал
цельным, таким, каким должен был быть изначально, обрёл ту частичку
себя, которой мне столь долго не хватало, и единственной мыслью в
моём разуме оказался вопрос — какого хрена я всё это время делал,
играя в мечника?! Безмозглый полудурок, по своей тупорылости едва
себя же не угробивший…
Копьё в стремительном выпаде летит в лицо рыцаря смерти, и
длинный двуручный клинок подобно хищному, атакующему свою добычу
соколу срывается вверх, стремясь отразить выпад, подловить моё
оружие и закружить, с подшагом сближаясь ко мне, а затем обрушить
клинок на меня. И его манёвр и замысел, несмотря на свою простоту,
хороши — подобным приемом, примененным здесь и сейчас, в
максимально подходящий для этого момент, при своей скорости и силе,
он мог бы подловить девятьсот девяносто девять величайших
копейщиков из тысячи.
Но я — куда лучше, опытнее и сильнее даже этого, одного из
тысячи, единственного способного отразить его контратаку копейщика.
Колени взвыли от острой, вспыхнувшей безжалостным пламенем от
практически разорвавшихся связок, копье, нацеленное в глазницу
шлема, стремительно закрутилось ещё до соприкосновения с мечом, а
сам я сделал шаг навстречу рыцарю, прокручивая своё оружие вокруг
своей оси.
Исполинский меч рухнул, промчавшись в сантиметре от меня, вниз,
сделавший шаг одновременно со мной рыцарь оказался, к своему
удивлению, за моей спиной — а моё копьё, прокручиваясь вокруг меня
даже быстрее чем я сам, подсекло ноги здоровяка, заставляя того
лишиться равновесия.
Серое пламя рвануло во все стороны, отшвыривая меня от врага, и
он стремительно вскочил на ноги. Меж нами было добрых десять
метров, и на этот раз рыцарь смерти не спешил срываться в
стремительный, всесокрушающий натиск. Последний обмен ударами
заставил могучую, искусную в мастерстве боя нежить ощутить то, что
зачастую недоступно большинству полагающих себя сильными и опытными
боевыми магами разумных — ту тонкую материю, соприкосновение аур,
эфира, эмоций, мыслей, магии и даже самих душ материю, что царит
меж двумя искусными воинами в момент их поединка. Только истинно
лучшие, истинно достойнейшие и талантливейшие, отдавшие искусству
боя всего себя воители способны ощущать подобное. Миг, когда два
врага осознают и понимают друг друга лучше, тоньше и глубже, чем
близкие товарищи и друзья, глубже и сильнее, чем возлюбленные, чем
родители и дети — ибо оба они поставили на карту всех себя,
встретив достойного врага. И эта незримая субстанция меж ними в
единый, кратчайший миг способна сказать им больше любых слов и
многочасовых объяснений.