— Прогуляюсь по городу, если вы не возражаете, — сказал я.
Возражать никто не стал, так что я вернул грязную посуду на
кухню и наконец-то вышел на свежий воздух. Квартал увеселений был
сосредоточен фактически на одном пятачке, и я поспешил его
покинуть. Здесь шансы наткнуться на обиженных макаронников как раз
выше всего.
Список врагов рос и ширился с каждым днём, и оставлять их за
спиной приходилось всё чаще. Лучше бы такого не допускать, но
далеко не всегда получается, к тому же с моим ремеслом враги
плодятся сами собой. Из друзей и родичей убитых и арестованных.
Сегодня я шёл пешком, гуляя по дощатым тротуарам и глазея на
витрины и вывески Тусона, города в сердце пустыни. Изначально я
хотел пройтись до жилых кварталов, к дому Эрнандеса, пообщаться с
его семьёй, но вскоре понял, что пешком весь этот путь я не осилю,
а возвращаться за лошадью как-то уже несподручно, поэтому я просто
неторопливо шёл, вдыхая городские ароматы дыма, конского навоза,
свежей выпечки, опилок и пыли.
Горожане меня узнавали. Косились украдкой, шептались за спиной,
улыбались в лицо, опасливо съёживались, переходили на другую
сторону улицы. Девчата из салона Мамы Лоу любили поболтать, и
наверняка сильно преувеличили историю о моих похождениях, так что
репутация опасного человека у меня наверняка сложилась. По крайней
мере, в Тусоне. Главное, чтоб не пытались проверить на прочность,
чтобы самоутвердиться за мой счёт. Задир здесь, как и в любом
другом городе Запада, полным полно.
— Эй, мистер! Может, опять выпить дадите? — меня окликнул
знакомый голос, и я увидел Рахомо, отирающегося возле очередного
салуна.
— Рахомо! — воскликнул я. — Друг мой сердечный!
— У Рахомо нет друзей, — хмуро буркнул индеец.
— Даже если я тебе налью? — усмехнулся я.
— Тогда другое дело, — протянул он. — Наливай.
— Пошли внутрь, — предложил я, показывая на двери салуна.
— Меня туда не пускают, — устремив орлиный взор в никуда,
произнёс Рахомо. — Говорят, инджин. Язычник. С такими не пьют.
— Глупости, — фыркнул я. — Дело есть, Рахомо.
Индеец и бровью не повёл, помятое опухшее лицо осталось таким же
каменным. Но и отказывать он не стал.
— Про семью Джироне знаешь чего? — спросил я.
— Уроды, — веско уронил Рахомо, глядя в горизонт.
— Это я и так знаю, — сказал я.
— Белые, — тем же тоном сказал индеец.