– Он называется Те гуань инь. В
переводе – «железная богиня», – сев рядом, Паша добавил жарким
шёпотом. – Ты божественно хороша в купальнике! Так красива, чиста и
хрупка, а внутри – острый металл и дикий огонь! И это ещё сильнее
заводит!..
Позабыв вдруг про чай, он повалил
меня на кровать и начал несдержанно целовать. Сперва в ямочку на
щеке, потом в уголок рта, потом, долго‑долго, в губы. И вот уже его
язык щекочет мне шею, а пальцы, расстегнув несколько верхних
пуговиц блузки, обнажают плечо. Я и оглянуться не успела, как он
ловко освободил меня от кофточки и лифчика. По предплечьям от его
откровенных прикосновений пошли мурашки. Наверное, в этот раз всё
бы и произошло, но вдруг Паша склонился к моему уху, провёл ладонью
по голове и, запустив пальцы в волосы, поцеловал свежеподстриженные
кончики.
Меня тряхнуло – прямо как во сне. Я
выскочила из‑под него. Почему‑то стало так противно и страшно, что
взгляд затуманили слёзы.
– Эй, ты что? – он удивлённо
прервался. Его тёплые шоколадно‑карие глаза смотрели на меня, не
моргая. – Я ещё не сделал тебе больно, а ты уже плачешь. Так не
пойдёт…
Уставившись на парня, я пыталась
«развидеть» на его месте Светлоликого, но отделаться от
воспоминаний никак не получалось. Реальность и сон сплелись
воедино. Создалось впечатление, что я схожу с ума.
Паша отстранился и, сев на кровати,
опрокинул в себя залпом чашку чая. Вздохнул озадаченно. Снова
повернулся ко мне:
– Послушай, малышка. Я не хочу тебя
неволить. Просто вчера мне показалось, что ты готова. Но если ты не
настроена, я не буду к тебе приставать. Не реви.
Прикрывшись одеялом, я запоздало
мотнула головой и заныла в нос:
– Нет, дело не в тебе, Паш.
Понимаешь, на меня столько всего навалилось, что я одна уже не
справляюсь. Наверное, мне нужно выговориться…
– А, вот оно как… – вкрадчиво
протянул парень, прижимая меня к груди. – Малыш, следовало начать с
этого. Расскажи, что случилось?..
Обняв его, я вцепилась ему в плечи, и
слова вылились из меня одним огромным, холодным водопадом. Я
выложила ему всё. Про сложные экзамены. Про свою московскую
депрессию. Про то, что с трудом могу находиться в квартире, где
родилась и выросла. Про дурацкую встречу с бывшим. Про дружескую
попойку папы и дяди Ромы, перешедшую в вокальный дебош. И, в конце
концов, про то, как я стала чужой для родителей из‑за бессердечного
гипноза Чернова. Хотела рассказать и про остров, но при одном
воспоминании о Светлоликом язык онемел и приклеился к нёбу.