— Ешь быстро, не светись, — шепнул Нырок,
и сам отправил в рот ложку. Знал, что если Чибис увидит,
то и у него пайку отберёт, не только
у Зяблика.
Зяблик набросился на еду. Мало, до обидного мало,
но — куда лучше, чем ничего. Вылизав дочиста миску, Зяблик
почувствовал, как на место отчаяния приходит злость.
— Я поспрошал, — шепнул меж тем Нырок.
— Завтра-послезавтра с тебя слезут. Ты, главное, веди
себя смирно. В глаза не смотри, не дёргайся,
подчиняйся.
Завтра-послезавтра Зяблик так бы себя и повел, без
подсказки. Но теперь, когда в желудке переваривалась
горячая еда, он не мог унять злости.
«Я им покажу, — думал он. — Они
у меня ещё посмотрят!».
Что покажет, что посмотрят, и кто «они» — об этом Зяблик
старался не думать. Ему казалось, что от одного храброго злого
взгляда враги разбегутся. Но это будет завтра, завтра. А сегодня —
пора спать.
Ночь укутала заключённых одним на всех покрывалом,
и вскоре стихли шепотки, перестали ворочаться измученные тела.
Зяблик не спал, прислушиваясь к дыханию спящих. Внутри
него всё то горело, то схватывалось льдом. О сне
не могло быть и речи.
«Надо, надо поспать, — шептал голос разума. — Как
ты выдержишь завтра такой же кошмар, если ещё
и не выспишься? Завтрака опять не будет,
а на верхней палубе Нырок не сможет с тобой
поделиться». И Зяблик закрывал глаза, начинал считать вдохи
и выдохи, но холодная ярость разгоралась внутри,
и его начинало трясти. Дыхание становилось резким,
прерывистым, а глаза без толку пялились в темноту.
Может быть, Покровительница лишь померещилась ему. Может быть,
зря он сейчас надеется, ждёт. Может, не стоит
и думать об этом, а лучше ещё разок постараться
уснуть, и тогда она привидится снова.
Как будто холодком повеяло в помещении, где ветру взяться
было неоткуда. Зяблик содрогнулся, и в следующий миг
ощутил прикосновение. Легкое, почти неразличимое — губы
скользнули по шее, потом укол и — блаженство. Зяблик
тяжело выдохнул в темноту. Какое, должно быть, глупое,
блаженное выражение сейчас на его лице! Веки стали смежаться.
Но вдруг сладкий «поцелуй» прервался, и Зяблик услышал
ласкающий ухо шёпот:
— Тебя лишили еды? Тебя обижали?
Его затрясло. Воспоминания об обиде, о злости рвались
из глубины души, но тело Зяблика превратилось
в кисель, оно не могло не только вскочить, сжать
кулаки. Оно не могло даже заставить сердце биться чаще.
Дремота тянула Зяблика на дно, но он всё же
разлепил губы и шепнул: