Вольфганг отвёл глаза.
— Высокие отношения, — похвалил я. — Только так родные братья и
должны поступать! Дальше что было?
— Я нанял карету. Взял с собой лишь самое необходимое и поехал в
Петербург.
— Логично. Где ж ещё ныкаться, если не в большом городе.
Дальше?
— Я спешил, как мог. На почтовой станции мы сменили лошадей, но
ехать в ночь возница отказался. Сказал, что боится тварей — в
последнее время на тракте они нападают всё чаще. Путешественники
стараются не передвигаться по одному. И уж тем более — ночами. Я
рвал и метал, но переубедить его не смог.
— Да и сам зассал ночью ехать. Говори уж правду.
— Ну… У меня тоже были некоторые сомнения. И мы остались там, на
почтовой станции. В крошечной клетушке, разместиться там пришлось
вместе с возницей и ещё двумя проезжими. Один из них ужасно храпел,
невозможно было спать. Я растолкал его и потребовал уйти на
конюшню. Спорить с аристократом он не посмел. Вышел, я уснул. И
вдруг — стук в дверь. Проезжий требовал впустить его обратно.
Буквально умолял. Я открыл — только лишь для того, чтобы поставить
этого плебея на место. И вдруг…
— Плебей схватил тебя и овладел тобой противоестественным
способом, — зевнул я. — Вурдалаком оказался. Или упырём.
В глазах Вольфганга мелькнуло разочарование. Не такой реакции
ждал — в ответ на леденящий душу рассказ… Ну, блин. Думать надо,
кто твоя целевая аудитория. Ты мне ещё про крыс с лягухами задвигай
— и жди, что со страху маму звать начну.
— …его клыки вонзились мне в шею, — упавшим голосом закончил
Вольфганг. — Когда я очнулся, понял, что нахожусь на кладбище. Я
был привязан к каменному кресту, а передо мной стоял Троекуров. Он
требовал отдать мешок. Я рассказал чистую правду — что мешок
бесследно исчез, но он не поверил. На моих глазах разверзлась
могила, и наружу выбрался мертвец. У меня волосы встали дыбом…
Я взглянул на лысую, как колено, башку Вольфганга и
поморщился.
— Давай-ка без подробностей. Что там у тебя встало, на каком
месте — мне до звезды… Выбрался мертвец. Я так понимаю — вот этот
самый, который утопал добывать тебе паёк. И?
— И Троекуров ему сказал: жил ты грешником, душа твоя не
упокоена. Жилище твоё посмертное — с сей минуты, моею волей, не
только твоё. Приказываю за жильцом следить, чтобы не сбёг, кормить
человеческой пищей. Упустишь его али голодом заморишь — так
неупокоенным и останешься. А ты — это он ко мне повернулся, — до
тех пор тут лежать будешь, покуда не скажешь, где мешок! Мне,
говорит, спешить некуда.