Приплыли…
***
–
Бачу[7] барин на нарах ляжыць и
енчыць[8].
Кепска[9], думаю. Я – да вунтера, так,
вось, и гэтак. Вунтер да ахфицера пайшов. Той и кажа: вязите у
лазарэт. Пока тялягу знайшли, каня запрэгли… Ды и ехать тут десять
верст. Привезли – а барын у
непритомнасци[10]. Памрэ, думав. Але
доктар добры, выратавав[11].
Федор умолкает и сворачивает цигарку. Закуривает. Махорка, но
запах приятный. Федор (себя он зовет «Хведар», с ударением на
последнем слоге) – сослуживец моего донора. Проведать пришел. Не
сам – офицер послал. Хочет знать: как там подчиненный? Федор рад.
Десять километров отмахал, но нисколько не огорчен. Уйти с
передовой для солдата радость. Лазарет расположен на окраине села,
а в нем – лавки. Можно забежать и чего-нибудь купить. Ах, да,
лавка…
Лезу в карман и достаю бумажник.
–
Держи, братец! – сую Федору червонец. – Благодарю.
Глаза его загораются. Десять рублей – большие деньги. Пусть
берет – у него дети. Федор об этом сразу сказал – не спроста, ясно.
Хитроватый белорус. Пусть. Деньги у меня есть, верней, у
Довнар-Подляского. Не могу привыкнуть, что я – это он, но
придется.
–
Как там в роте?
Федор прячет купюру, сдвигает фуражку на затылок. По лицу
видно: говорить в лом. Ему бы лавку. Но сбежать сразу неудобно –
денег дали.
–
Герман не турбуе[12], сядзиць тиха. Ну, и
мы гэтак…
Киваю. Речь Федора льется плавно. Понимаю через раз: говорит
по-белорусски. Ну, так полк Могилевский… По идее должен понимать –
сам местный, но это донор. Сам я в Белоруссии не бывал – как-то не
довелось. Федор увлекся и машет руками. Подпоручик Розен,
субалтерн-офицер[13] роты, избил
какого-то солдата – застал спящим на посту. Но солдат рад – это
лучше, чем под суд. Пару зубов выбили – ерунда. Его благородие,
командир роты, штабс-капитан Ермошин, мордобой не одобряет. Но он
запил и не выходит из блиндажа. Денщик таскает ему водку. Ходит за
ней в село – там у него лавочник знакомый. Федору сказал, что
деньги у благородия кончаются, скоро протрезвеет. Скорей бы!
Командир хоть и строг, но нижним чинам морды не бьет. Розена же
хлебом не корми, дай в рыло сунуть. Пока капитан пьет, он главный в
роте. При Ермошине присмиреет…
М-да. В роту мне нельзя. Бить меня вряд ли станут – я
вольноопределяющийся, но кто знает? Терпеть точно не стану и дам
сдачи. А это трибунал. В любой армии такого не прощают. К тому же в
роте донора хорошо знают. Проколюсь вмиг. Объяснить, что утратил
память? Не поверят. Что-то должен помнить, а у меня с этим ноль.
Пойдут разговоры: «Царь не настоящий!», контрразведка подтянется…
Мне этого не надо.