Я скривился от отвращения.
— Если ты голоден, мог бы сожрать Петровича… Ох, ты ж…
Я не успел закончить свою шутку, потому что лоб Лазаревича
раздулся, а глаза отодвинулись к виску, безостановочно увеличиваясь
и делясь на фасетки. Вместо челюсти вылезли крепкие и острые жвалы.
Туловище выросло почти до потолка, а руки поломались буквой «N»,
тут и там обрастая крючковатыми зазубринами. Тазовый аппарат
некроманта задрыгался, а затем выплюнул ещё одну пару тонких ног, в
то время как задница рывками вытянулась в дольчатый кабачок брюшка
и заполнила собой лестничный проём.
Грёбаный химеролог сам стал химерой!
Ломоносов задыхался в кашле, и на каменные плиты изо рта капала
кровь. Он был зол на Артёма, но больше всего на себя и свою
слабость, раскрывшуюся так не вовремя. Приступы повторялись каждый
раз, как он использовал церковную защитную магию вместе с даром
видения. Он не стал об этом говорить Барятинскому, иначе бы тот
отказался брать его с собой, а Иван ох как хотел поквитаться с
Лазаревичем за все его деяния.
Но из-за того, что его организм не выдерживал такой нагрузки, он
теперь вынужден прятаться в тюремной камере! Рядом с ним валялся
безногий маг молнии, раскинув руки широко в стороны и смотря в
потолок. Кажется, он больше не надеялся выжить, ведь звуки за
стеной любого другого заставили бы вжаться в угол и уповать на
спасение. Однако, мужчина, томившийся в плену уже несколько лет,
никак не реагировал на происходящее — он выполнил своё
предназначение и готов был принять смерть.
«Но Я не готов», — сказал Ломоносов сам себе, хватаясь за грудь.
— «У меня есть Миссия, я буду следовать ей и ни за что не помру
тут».
Он велел себе успокоиться и закрыл глаза, пытаясь скопировать
медитацию, что видел у Барятинского. Иван расспрашивал, как входить
в это состояние, но до сих пор нормально у него не получалось. Он и
раньше практиковался в ней, но не так эффективно, как его новый
друг. Да, теперь он точно мог назвать его другом. Потому что прямо
сейчас тот сражался за него.
«За мои интересы».
Ломоносов не был глуп, чтобы не понять этого, ведь барон мог
просто дождаться подкрепления государственных магов, но побоялся
упустить Лазаревича.
Иван глубоко вдыхал и медленно выдыхал воздух, нормализуя
сердечный ритм, пока не заметил улучшений — першение в груди
постепенно проходило и телу стало легче. Он открыл глаза и подполз
к массивной тюремной двери. Отворить её почему-то не удалось, но, к
счастью, задвижка на смотровую щель свободно передвигалась. Они с
Артёмом их на каждой камере приоткрыли, чтобы не возиться лишний
раз с ключами.