— Да пропадите вы все пропадом
вместе со своим богом недоделанным и его правилами!
Со сдавленным стоном Вал отбросил ее
руку и выбежал на крыльцо под черное бархатное небо, захлопнул
дверь и, развернувшись, со стуком уткнулся пылающим лбом в шершавые
некрашеные доски
*
* *
Мэтр Хайнкоа сидел на крылечке
своего пряничного домика и озабоченно покачивал головой, словно к
чему-то прислушиваясь. Обычно сомнения не были ему присущи, но в
этот раз мэтр задумался, не было ли ошибкой затевать всю эту
историю.
“Ничего, он справится”, — сказал он
себе наконец. И подтвердил, кивнув: — “Они справятся. Время все
расставит по местам.”
Мэтр встал и, с удовольствием
вдохнув наполненный ароматом луговых трав ночной воздух, сошел с
крыльца, решив пробродить всю ночь по своей самой любимой
Реальности. Это его всегда успокаивало.
*
* *
Прохладный ветерок понемногу унял
клокотавшее в груди Вала чувство несправедливой обиды. Он
почувствовал себя опустошенным и никчемным, но отчетливо понимал,
что Маша права. Каждому свое, так говорил в свое время старик
Цицерон, а он-то знал, что это не пустые слова. Что ж, он, Вал,
пройдет свой путь до конца и пусть мэтр Хайнкоа только попробует
помешать их с Машей будущему счастью. От этой пустой детской угрозы
Валу неожиданно полегчало, он на цыпочках вернулся в дом и тихонько
подошел сзади к все еще сидевшей за столом девушке.
— Прости меня! — он нежно обнял ее и
вдруг жутко испугался, что Маша оттолкнет его, все еще оскорбленная
его срывом.
Но нет, она повернулась к нему с
легкой улыбкой, поудобней устраиваясь в его руках.
— Я понимаю… Пожив здесь, я стала не
по годам мудрой и рассудительной. Да и ты во многом прав: даже
общаясь с дядюшкой Хайнкоа напрямую, я ни на йоту не приблизилась к
пониманию смысла существования человека. Оставим эту тему до
следующего твоего приезда. Возможно, тогда я смогу тебе что-нибудь
объяснить. Хорошо?
Вал молча кивнул.
— Пойдем ложиться, — продолжила
Маша, — я что-то замерзла совсем. Согрей меня.
Вечерело. Вал, прикрыв слезящиеся от
последних лучей заходящего солнца глаза, сидел на валявшемся на
обочине толстом полусгнившем бревне, на его коленях лежала
потрепанная коричневая тетрадь. Рядом стоял электроскутер, на
котором он добирался от станции высокоскоростного поезда в эту
глушь, до самого конца старой грунтовой дороги. Он посмотрел на
свои морщинистые, чуть подрагивающие руки, стер одинокую слезу,
щекотно катящуюся по щеке.