Расчесав волосы, Анна осмотрела
себя, осталась почти довольной и рухнула наконец в постель. Почти
два часа ночи, между прочим! А Штольману еще на другой конец города
идти! Он её уверил, что у него все будет хорошо, но всё же она
волновалась. Она не хотела, чтобы он больше мерз, или страдал, или
даже просто грустил. Аня так корила себя, что мучила его, что не
была достаточно чуткой, что не смогла за собственной болью
рассмотреть его боль и страдания. Что с ней стало? Неужели она
настолько очерствела, что перестала понимать людей? Нет, хуже!
Неужели она стала такой бесчувственной, что могла вымещать свою
обиду на человеке, которого любила? Ах, да что же она? Как же ей
было стыдно! И в этом чувстве ей вдруг почудилась так самая
восемнадцатилетняя девушка, которая могла отринуть себя и встать на
сторону того, кому было плохо, пусть и в ущерб себе. Это хорошо!
Хорошо! Пусть так! Лучше так, чем ледышка вместо сердца! Больше она
не позволит никому, а в первую очередь себе, причинить боль
Штольману!
Некоторое время Анна еще корила
себя, потом сон стал накатывать на неё, и заснула она в совершенно
благостном настроении, потому что последней мыслью её и пришедший
за ней сон был об их с Яковом прощальном поцелуе. Сладком и
невозможно долгом.
Сенька довез Штольмана до дома,
радуясь хорошему разговору и дополнительному заработку. Ночь была
холодной, поэтому город опустел. Найти клиентов в такую погоду
обычно весьма проблематично.
— Вот, ваше высокоблагородие, —
сказал возница, останавливая понурую Маньку, которая мороза не
любила и переставляла ноги только из любви к хозяину, —
приехали!
— Спасибо! — сказал Яков, спускаясь
со ступенек пролётки. Он протянул кучеру положенную плату и добавил
монетку сверх необходимого. Сенька ему понравился. Неунывающим
нравом и трогательной заботой о сестре. Она любит сладкое, и иногда
мужчина покупал ей петушка на палочке. Вот и сегодня припас для неё
такой. Утром она проснется, а Сенька её раз — и побалует!
— Благодарствую! — просиял возница,
сжимая деньги толстой варежкой. Штольман махнул ему рукой и пошел к
входной двери. Семен, которому сыщик тоже пришелся по душе,
убедился, что тот зашел внутрь, и причмокнул губами, побуждая
Маньку отправляться обратно. Кобылка повела ушами, что-то фыркнула
и поплелась вперед.