Я откинулась на сидении и попросила:
— Сложите, пожалуйста, крышу. Кажется, снег пошел.
Ян скрипнул зубами, но послушался.
И в самом деле, с ясного неба падали белые хлопья снега. Не рано
ли для столицы? Обычно снег здесь выпадает в конце ноября, а то и
вовсе не выпадает – потому что в заливе теплое течение. А я люблю
снег, о чем незамедлительно сообщаю Яну.
— И я люблю снег, — неожиданно признается он. – Когда снег
закрывал окна, туда не так дуло. А еще можно было его собрать в
горсть, а потом съесть, и он был сладкий, как сахар. Простите,
Софья, вам не понять.
Я нашла рукой его пальцы и сжала. Мне хотелось защитить того
маленького Яна из приюта от всех бед. Впервые он рассказал мне
что-то настолько личное. Впервые он заговорил со мной, как с
человеком.
— Что же, вы всегда жили в столице? – спросила тихо я. – Здесь
ведь немного снега.
— Да, немного, — кивнул он. – Но как-то был год, когда все дворы
и улицы завалило до самых окон. Это была настоящая сказка. Мы с
ребятами копали в снегу пещеры и подземные ходы, мнили себя
исследователями горных тоннелей. К сожалению, через пару дней сё
растаяло.
— А в Коборе всегда много снега, — мечтательно вздохнула я. –
Зимой мы строили горку на заднем дворе и катались с нее на санках.
А один раз я решила, что хочу стать зимней феей и ушла в лес…
— И там заблудились, — усмехнулся Ян. – Мы тогда с вашим отцом
чуть с ума не сошли, пока вас искали.
— Ой, а разве вы там были? – смутилась я.
— Да. Мне было шестнадцать. Вам, кажется, семь. Я нашел вас под
елкой, почти засыпанную снегом, всю окоченевшую.
— А потом я три недели болела, — закончила я виновато.
— Спасибо, — неожиданно сказал Ян, сжимая мою руку.
— За что?
— За воспоминания. В тот год у меня был первый праздник
новозимья, когда я был в семье, уже не в приюте. Пусть не в своей
семье… Но для меня это многое значило.
Он повернулся ко мне с улыбкой, заглянул в глаза. Сердце
заколотилось, словно попавшая в силки птичка. Я уставилась на его
губы, невольно облизываясь.
— Мы приехали, льера Лисовская, — хрипло сказал Ян, не
шевелясь.
— Как, уже? Какая жалость!
Он улыбнулся как-то грустно, выпрыгнул из кареты и подал мне
руку. Я встала, пошатнулась (почти даже и не нарочно, ноги все еще
подводили) и упала прямо ему в объятия. Он невольно подхватил меня,
сжал почти ласково. Наши лица были так близко, что я не выдержала,
потянулась к его губам и, кажется, даже коснулась их. В какой-то
момент я была уверена, что он ответит: почувствовала его эмоции. На
меня плеснуло его желанием. Но нет, он осторожно поставил меня на
землю и заявил: