— Полагаю, что часть уже знает, — задумчиво произнёс
Сперанский.
— В ближайшие полгода-год мы будем наблюдать очень увлекательную
игру под названием «Выжил сам, выживи ближнего своего». Количество
интриг возрастёт в разы, как и количество доносов. — Я протянул
полотенце Кириллову. — Это будет забавно.
— Не боитесь, что они договорятся между собой? — задал вполне
логичный вопрос Сперанский.
— Нет, — я покачал головой и принялся одеваться. — И у меня есть
несколько причин так думать. Во-первых, без поддержки офицеров
создать полноценный заговор, направленный на свержение власти очень
проблематично. Не невозможно, заметь, а проблематично. А офицеры
пока пытаются мундиры отстирать, которые так тщательно замарали
дерьмом наши повешенные. Ещё одного обвинения в предательстве
Отчизны, да ещё и за деньги, многие не потерпят. Как это ни
странно, но для восьмидесяти процентов офицеров честь оказалась не
простым набором забавных звуков. — Я задумчиво вспомнил, как
бледный Горголи на коленях стоял, когда просочились новости, в чём
действительно его бывшего патрона обвиняют. Он так старался
откреститься от Палена, что договорился в итоге до того, чтобы я
его без жалованья оставил. Мне удалось его убедить, что он
выполняет сейчас очень нужную работу, и что платить за неё я буду.
Что он будет делать со своим жалованьем потом, меня не волнует,
пускай хоть школы открывает, в которых будущих пожарных по науке
готовить начнут. И я не знаю об остальных. Горголи-то доступ ко мне
имеет, поэтому сумел как бы оправдаться.
— А, во-вторых? — я вздрогнул и посмотрел на Сперанского. — Вы
сказали, во-первых, ваше величество, значит, есть, во-вторых?
— Тебе не говорили, Миша, что ты слишком педантичный? — он
пропустил моё обращение к нему на «ты» мимо ушей. Только продолжал
смотреть вопросительно. Я вздохнул и продолжил. — Да, во-вторых. У
них нет времени на то, чтобы составить приличный заговор. Я же не
назвал сроков дворцовой реформы. К тому же половина, или около
того, останется. Так зачем мараться в заговоре против императора,
когда можно попробовать гарантированно попасть в эту оставшуюся
половину? Нет, Миша, или я плохо разбираюсь в людях, или уже очень
скоро придворные начнут отчаянно интриговать друг против друга,
надеясь заручиться моей поддержкой. Причём, заметь, моей. Ни
поддержкой моей матери или Елизаветы, а именно моей. После моего
назначения фрейлин её величества вдовствующей императрице до самого
тупого дошло, что во дворце не останется никого, к кому я не буду
испытывать определённой симпатии.