— Иван Петрович, приходите завтра ко
мне на обед! Где живу, уверен, знаете. У меня есть проект водохода,
но не такой, как у вас, вот и посмотрите и поговорим. Предлагаю
начать наше знакомство с чистого листа. Табула раса [чистая доска],
господин академик. И да, обговорим и судьбу купца Таранова Никиты
Прокофьевича, владельца верфи, - сказал я, откланиваясь.
Нечего пока мне больше обсуждать. Я
хочу, очень хочу Кулибина в свою команду. Тем более, что Иван
Петрович не один работает. Если к его помощникам прибавить еще
каких умельцев, то можно замахиваться на серьезное производство, к
чему я и стремлюсь. Но Кулибин должен стать товарищем, соратником,
другом, только так с ним и можно работать продуктивно. Он не про
деньги, он тот единичный экземпляр, который за идею.
— Да подождите же вы, господин
Сперанский! - догнал меня Иван Петрович Кулибин. – Я же думал, что
вы, уж простите, прожектер, в том понимании, что хотите меня
привлечь для своих проектов, которые неосуществимы.
— Что изменилось? И да, я хочу вас
иметь соратником для своих проектов, которые станут и вашими. И мы
их все доведем до завершения, - отвечал я, привлекая внимание
некоторых из гостей генерал-губернатора.
Мы перешли на несколько повышенные
тона.
— Я прочел ваши трактаты. Знаете ли и
на Волге можно быть сведущим о научных открытиях. Я не так, чтобы
все понял, но это сильно. Я приду завтра, табула раса, господин
Сперанский, - сказал Кулибин и пошел в сторону.
— Господа! Дамы! Его сиятельство
приглашает всех проследовать в столовую! – чинно сказал ливрейный
лакей, и все гости бурною толпою, будто несколько дней не ели,
направились в зал, где были накрыты столы.
Не без труда я нашел табличку со
своим именем. Меня усаживали не далеко, не близко, но через шесть
человек от генерал-губернатора. Его дочь была еще дальше, Андрей
Иванович Вяземский, будто прикрывал свое чадо от меня собственным
телом. Кормили без изысков, но вполне сытно. Отварное мясо,
запеченная свинина, много пирогов со всевозможными начинками,
осетра. Как по мне, так стол казался более купеческим, но, видимо,
в преобладании привычных для нижегородских дворян и знатных купцов
блюд была цель для Вяземского не показать себя столичным
снобом.
А после были танцы. И, что удивило не
только меня, но и некоторую часть публики, звучал вальс.
Императрица Мария Федоровна отменила вальс, указывая на то, что это
вульгарный танец, очень близкого соприкосновения мужчины и женщины,
а так же требующий более фривольного наряда для девушек. Но, или
Вяземский посчитал, что до царя далеко, а до мнения царицы еще
дальше, или же запрет действует только в столице.