Николай осмотрел себя: весь в синяках, ещё недавно
новенькая форма помята и окровавлена, одним словом, ему только на
парад. Дверь открылась, и в камеру вплыл толстенький
полковник.
– Встать! Смирно! – раздался голос начальника
караула.
Взгляд полковника остановился на Николае.
– Новенький? Красавец, ничего не скажешь. Кто это вас
так?
– Я таким родился, сэр, – как Николай ни хотел, чтобы
скотине Егорову досталось, но он решил, что лучше сделает это сам,
а не посредством начальства.
– Родился, говоришь? Таким ты и умрёшь, если будешь
дерзить. Ещё раз спрашиваю: кто тебя избил?
– Я прибыл на "вертушку" в таком виде, сэр.
– И форму тебе такую выдали, да? Странно, впервые вижу,
чтобы кровь использовали вместо камуфляжа. Значит, не хочешь
говорить? В таком случае, господин рядовой, объявляю вам ещё трое
суток карцера от своего имени.
Николай пожал плечами и спросил:
– Мне как, сразу отправляться в карцер или поведут
попозже?
– Люблю решительных людей. – Полковник злобно улыбнулся и
добавил: – Но не люблю наглых солдат. Сержант Цик, проведите
заключённого в карцер и научите его уважению к начальству. Здесь
тебе не вообще, понял, солдат?
Николай не понял, что "вообще" и недоумённо посмотрел на
коменданта, но тот уже отвернулся и вышел из камеры. Спустя пять
минут Николай оказался в комнатушке, размером метр на метр и с
малюсеньким окошком где-то высоко вверху, через которое попадало
внутрь немного света, но никак не воздуха. Он, понимая, что делать
этого не стоит, обернулся к сопроводившему его караульному и
сказал:
– Здесь воняет, хуже, чем в свинарнике. Наверное, у вас в
постели стоит такой же запах.
Сержант усмехнулся.
– Раз ты такой чистолюбивый, мы проведём
санобработку.
Какую обработку приготовил ему сержант, Николай узнал
очень скоро. Через несколько минут дверь карцера распахнулась, и
под ноги заключённому караульный вылил какую-то жидкость, после
чего дверь закрылась. По крошечной камере моментально
распространился запах хлорки. Глаза заслезились, во рту начало
жечь. Николай понимал, что никто ему не поможет, а потому он, чтобы
не доставлять удовольствия своим мучителям криками о помощи, молча
опустился на корточки и закрыл глаза.
Сколько он так просидел, неизвестно. Голова кружилась,
тошнота подкатывала к горлу липкими волнами. Николай со стоном
поднялся, размял затёкшие ноги и попытался открыть глаза. Опухшие
веки не поднимались.