— Вам сегодня довелось сыграть
своего же героя. Га-Ноцри двадцатого века, — высказалась, наконец,
когда удобно устроилась в кресле в окружении гигантских книжных
стопок. — Можно написать целый роман. Или роман в романе. В
литературе же есть подобные приёмы?
— Поместить вашу пьесу внутрь
нового произведения, шикарно, шикарно! — восторгался Алоизий. — Но
о чём будет работа?
— Вопрос к
писателю.
— Я не уверен, — смущённо
отозвался Мастер. — Эту книгу не опубликуют. Историю о Понтии
Пилате из журнала изымают, но её хотя бы разок
напечатали.
— Пьесы Бернарда Шоу обрели
популярность после его смерти. Представьте, если бы старина Бернард
отказался что-либо сочинять без твёрдого обещания издательств с ним
сотрудничать, — я одарила собеседников оптимистичной улыбкой. —
Тогда мировая литература ограничилась бы заказными произведениями,
и кроме Шекспира мы ничего бы толкового не смогли
прочесть.
— Значит, весь следующий год я
буду писать в стол? Тайно, по вечерам.
— При свечах.
— За занавешанными шторами,
под шум дождя.
— А потом за распитием вина
знакомить учеников с истинным творчеством.
— Нас пока двое, — добавил
Алоизий. — Но, уверен, со временем сообщество
разрастётся.
— Религия искусства вступит в
противостояние с атеизмом, — я весело продолжала смеяться, но
сбавила тон на последующем замечании: — Затем нас отправят на
Соловки, а книга увидит свет лет эдак через пятьдесят или
сто.
Алоизий крякнул, услышав про
Соловки. Он-то планировал вылезти на трактористах.
— Я буду скучать по Низе, —
сказала Мастеру. — Попробую из колхозницы сделать что-нибудь
толковое. Пусть зрители разрыдаются.
— Зачем так
жестоко?
— У актрисы тоже есть власть.
Не надо думать, что мы бездушные инструменты. Герой на страницах и
герой на сцене — разные люди.
Мастер внезапно вспомнил про
Геллу, после чего спонтанно возникла идея посетить джазовое
выступление, на которое девушка его пригласила. Алоизий жаждал
приключений, мне тоже в крохотную коммунальную квартиру
возвращаться не хотелось, и по итогу новоявленный Га-Ноцри над нами
сжалился и уступил. Гелла нисколько мужчину не привлекала, да она и
не скрывала, что ищет попечительства влиятельного лица, а не любви.
Охотница умудрилась у кого-то умыкнуть роскошное платье, сшитое по
европейской моде, и щеголяла в Доме Грибоедова, точно дива. Мастер
вёл себя, как джентельмен, чем мне и нравился. Со дня знакомства я
знала, этот человек не склонит к разврату, не начнёт шантажировать
после неудачной ошибки, в то время как другие театральные деятели,
подвыпивши, забывались в присутствии молодых женщин и делали
непристойные намёки. Шампанское, американская музыка, блестящие
наряды — в ресторане отметился весь бомонд, в том числе и критики,
которые несколько часов назад ратовали за коммунизм. Я пристроилась
за столиком рядом с Геллой, не собираясь соперничать за интерес
окружающих: собственно, моё чёрно-белое платье в вертикальную
полоску, надетое ранним утром, не спорило с кроваво-красным
одеянием. Алоизий после пары рюмок сообразил устроить митинг за
свободу творцов. «И завтра объявят, что мы боремся против
волеизъявления партии», — со скепсисом возразила, пока этот дурак
не прибавил проблем в довесок. — «Давайте не гнать лошадей. Пусть
буря для начала утихнет». Чего мы не ожидали, так это швейцара
Николая, который строго велел Мастеру отдать билет — право на
посещение «Грибоедова». Мужчина вмиг посерел лицом. Он был
известным писателем с репутацией, а его прилюдно унизили —
очевидно, враги жаждали более сурового наказания за дерзкий отказ
переделывать пьесу. Алоизий замолчал, Гелла вытаращилась. Мастер
обронил что-то швейцару и медленно двинулся к выходу.