— Простите, вы из пятидесятой?
— спросила для верности.
— Э-э-э… — промямлил мужичок,
отмахнулся, вытер лоб и только потом нащупал странный головной
убор. С остервенением кинул шляпу, плюнул куда-то за спину и,
невнятно бормоча проклятия, устремился мимо меня к заветному выходу
во двор. «Сеанс магии, дубль два», — подумала с изумлением. После
такой картины путь в десять ступенек до площадки представлялся чуть
ли не восхождением на эшафот. А между тем массивная дверь со
скрипом распахнулась, и из квартиры выглянула… Гелла в преступно
коротких шортах.
— Дарья Алексеевна, — томно
произнесла она. — Проходите.
От вчерашней провинциальной
девочки с румянцем и горящим взором ничего не осталось:
мертвенно-бледная, с короткой стрижкой и ярким рубцовым шрамом на
шее, Гелла смахивала на мифическую нежить вроде гоголевской
утопленницы.
— Боюсь, я без приглашения, —
хрипло сообщила в ответ.
— Вас ждут, — твёрдо заявила
она, усмехаясь.
Итак, Воланд действительно
поселился у Степана Богдановича, и не один, а в компании юной
артистки, которая тем вечером села к нему в машину. Краски
сгущались быстро. Сердце забилось в горле, тревога отозвалась
пульсацией в висках и ушах, кровь в венах кипела. Разворачиваться
было поздно, да и бессмысленно: вероятно, меня заметили из окна,
когда расплачивалась с таксистом мелочью, — я хваталась за
логические аргументы, поскольку иные, мистические, до основания
разрушили бы весь порядок вещей. Гелла защёлкнула замок, и стойкое
ощущение, будто угодила в западню, усугубилось. Шпаги и наброшенная
на спинку стула мантия, сшитая из великолепной ткани густого
чёрного цвета, своим присутствием в советской квартире добавляли
ситуации сюрреализма; их бы отнести к элементам сценической жизни,
весьма качественным даже для больших театров, да сомнения не
позволяли, инстинкты, чутьё. Из комнаты, на которую указала
артистка, в полутёмную прихожую лился мягкий желтоватый свет.
Собравшись из последних сил и наполнив лёгкие воздухом, на
негнущихся ногах я направилась к хозяину.
Поначалу, когда наши взгляды
столкнулись в безмолвном напряжении, созданная в покоях обстановка
не акцентировала на себе внимания: оно целиком принадлежало
профессору. Воланд вольготно занимал кресло, одетый в белую
рубашку, провокационно расстёгнутую под шеей, и брюки. Лёгкая
улыбка на тонких губах ничуть не упрощала дело: в глазах застыло
нечто ледяное и жёсткое, хотя и не враждебное. Лишь после я увидела
необыкновенные витражные стёкла, и камин, где потрескивали дрова, и
тигровую шкуру, и столик, накрытый на двоих. На красивом
красно-золотистом шёлке стояли высокая ваза с виноградом и
фруктами, изящные пыльные бутылочки, изъятые как будто бы из глубин
погреба, кубки и пока ещё пустое блюдо. Мужчина не торопился
приводить доводы, почему и каким образом устроился здесь
по-королевски. Он вообще не сказал ни слова. Я поняла, что
сделанный мною первый ход определит успех или поражение в этой
новой игре.