— Вот и посмотрим, —
прозвучало торжественно. — Профессор подарил два билета.
— Можете позвать кого-то из
близких.
— В моём окружении остались
вы, Дарья. И женщина, которую я вижу до пяти вечера, — в голос
проникли горькие нотки. — Теперь появился Воланд, но у него своя
свита.
Я тактично не спрашивала об
особе, покорившей сердце несчастного писателя, вообще-то не
чувствуя себя в праве вымогать подробности. Грубый материальный
интерес толкал девушек на ранние браки: там не было любви, а я
желала большего, чего не облекла бы в простые слова, чего-то
сладкого, острого, как грех, и священного по сути. До революции
венчались в церкви, перед ликом Божиим клялись в верности, —
освобождала лишь смерть. Красная вера над сокровенным насмехалась.
Никакие мечты не отводили во дворец бракосочетания, к пошлым
вопросам о согласии и выдаче бумаг, подтверждающих право на
человека и его имущество. Нет, в греховности моих идей заключалось
первобытное, инфернальное. Пусть союз засвидетельствовали бы
тысячелетние горы, и феи из дремучего леса играли бы на лютне
мелодии, пока луна ласкала чистым холодным светом. Я тяготела к
природе, когда думала о любви, к уединению и диким кострам в ночи.
Наверное, поэтому с лёгкостью танцевала танго и порхала по сцене
каждый раз как в последний. Разговор с Мастером обнажил внутренний
надрыв; спустя несколько часов я пела в кабаке, где отмечали
праздник знакомые со студенческих лет. «Был день осенний, и листья
грустно опадали», — душа трепетала и наслаждалась строками. В
женском исполнении песня обретала иное развитие, перед
невзыскательной публикой исповедовалась та, кто боится приблизиться
к мощной и опасной фигуре, тоскует и пророчит о трагическом исходе.
С новым куплетом героиня избавилась от стягивающей её скромности и,
беря ноты выше, пронеслась с одиночным танго по залу, заслужив в
дальнейшем громкие аплодисменты. Есенин, помнится, выразил в стихах
атмосферу кабацкой Москвы: я в полной мере ощущала её здесь, в
окружении раскрепощённой смеющейся толпы. Только по завершении,
оглядев собравшихся и кивнув друзьям юности, заметила за столиком в
дальнем углу заведения мрачный силуэт иностранца. Я поражённо
застыла, — секунды показались вечностью, — прежде чем сообразила,
что нужно хотя бы из вежливости поздороваться, и, дабы отвлечь
зрителей, предложила гитаристу представить аудитории его
собственное сочинение. Не известно, ждал ли немец кого-то. Он грел
в ладони коньяк, лениво закинув ногу на ногу, и пронзал меня
напористым взглядом: пожалуй, это и послужило причиной, почему я
покинула компанию товарищей, уверенная, что не сорву чужие планы.
Тёмно-фиолетовый костюм смотрелся органично на Воланде. Зачёсанные
назад волосы открывали широкий лоб. Тонкие губы делали лицо живым.
Мужчина не был красивым в привычном понимании слова.