— Оставались ли вы наедине с
Екатериной Дмитриевной?
— Нет, ваше императорское
высочество. Все разы, когда нам с Екатериной Дмитриевной
предоставлялась возможность общаться, это происходило при
свидетелях.
— Протестую! — Павел вскинул руку,
словно гимназист. — У нас дома, когда я потерял сознание. Они
остались наедине.
Я улыбнулся.
— Технически — вы были с нами в
одном помещении. И мы пытались привести вас в чувство. И вы сами
настаивали на том, чтобы новость о вашем недомогании не достигла
ушей вашей матери.
— Именно тогда они обо всем и
договорились! — Воскликнул Павел. — Может, даже специально меня
усыпили, чтобы…
Шереметева просто закрыла лицо
ладонью, словно стыдилась происходящего. А Мещерский из «Четверки»
возвел очи горе, явно мечтая оказаться в другом месте.
— Любезный Павел Дмитриевич,
поверьте, если двое людей захотят о чем-то договориться, они легко
могут сделать это на глазах других людей, не нарушая традиций и
этикета. Например, во время танца. Или прогулки на публичном
мероприятии. Что же до ваших обвинений в том, что я выкрал девушку,
то я, мой водитель и охранник — к слову, из Зимнего, могут
подтвердить, что Екатерина Дмитриевна добровольно покинула дом, без
принуждения села в автомобиль, — я взглянул на Шереметеву, — и
своими ногами зашла в кабинет ее превосходительства.
Глава Спецкорпуса коротко
кивнула.
— Екатерина Дмитриевна просила у
меня защиты и помощи в исполнении своего намерения вступить в ряды
курсантов. И с тех пор, насколько я могу судить, ее высочество не
передумали. Обвинять Николаева не в чем. Я увидела в нем лишь друга
и помощника Екатерины Дмитриевны. Пожалуй, единственного человека
помимо самой себя, который прислушался к ее чаяниям.
А зале повисла звенящая тишина.
Я не ослышался? Только что
Шереметева встала на мою защиту?! Даже матушка приподняла брови в
изумлении. В Совете все помнили, как Персидская фурия когда-то
топила моего отца. А тут такое. И ведь мы даже книжку еще ей не
предложили…
— Его светлость помог моей дочери
сбежать из родного дома! — настаивал Дмитрий Павлович.
— И какой же закон я нарушил, ваше
высочество? Она совершеннолетняя и вправе подавать любое
прошение.
— Закон императорской семьи! Но вам,
не принадлежащему к нашему Дому, конечно же, этого не понять.
Матушка лишь сверкнула глазами в
ответ на шпильку дальнего родственника.