Некоторое время он сидел в глубокой
задумчивости, пытаясь понять причину столь несправедливого гнева.
Ревность отпадала сразу, Шут знал, что королева скорее уйдет в
монахини, чем позволит ему взглянуть на нее как на женщину. Может,
он обидел кого? Ее близкую подружку? Одну из фрейлин? Да нет… не
было такого. Или одна из девиц округлилась животом, и отцовство
опять приписали господину Патрику? Но он бы первым узнал. Шут
перебрал в уме еще несколько домыслов, и все они показались ему
лишенными оснований.
Устав от пустых раздумий, он решил,
что лучше будет снова взяться за чтение. Разумеется, не сочинений
развратника Марта. Ими он увлекался в том возрасте, когда
растительность на лице еще только намечается, а вот прыщей на нем
уже хоть отбавляй. Хотя, конечно, в юморе старику не откажешь. Но
на данный момент «Острословия…» были лишь ширмой для совсем другого
чтения.
Шут извлек из-за спины маленький, но
увесистый томик.
«Ловкость рук – все-таки ценное
приобретение, надо отдать должное Виртуозу и его урокам».
Он и сам не взялся бы объяснить,
отчего спрятал книгу при виде королевы. Просто ему претила мысль,
что кто-то увидит его за чтением философских измышлений. Дуракам не
положено знать подобные вещи, дураки при дворе должны кривляться и
сыпать пошлостями.
Увлекшись особенно интересным
замечанием в книге, он запустил пятерню в свои густые волосы,
окончательно разлохматив и без того не слишком аккуратную шевелюру.
Без шапки, как и без звона бубенцов, было непривычно. Но что
поделаешь: новый костюм ему принесут только через пару дней, а
прежний пропал безвозвратно.
И шапка вместе с ним…
5
...Летний его наряд был разноцветным,
легким и таким удобным, что очень быстро стал как вторая кожа.
Сшитый из зеленых, красных и оранжевых лоскутов, из длинных
свободно свисающих ленточек, он – вопреки обычному – больше походил
на карнавальный костюм, нежели на повседневное платье. Каждый раз,
отдавая его прачкам, Шут требовал вернуть одежду в тот же день, во
что бы то ни стало. Ничего другого не надевал и в часы стирки
щеголял по дворцу, завернувшись в простыню. Дамы хихикали, королева
сердито отворачивалась, а Руальд щурил смешливые глаза и говорил,
что его любимец «накопил довольно блох, чтобы расстаться со своими
колокольчиками на полденька».