Довольный успехом, я отправился спать.
Проснулся с заплывшим глазом. Вторым.
Рядом сидел Трифон. Подозрительно щурился.
— Нук, скажи чего-нить, барин, — потребовал Трифон, рассматривая
меня въедливым взглядом.
— Трифон, ты офифел? — вытаращился я на него.
И не сразу понял от злости, что разговариваю уже лучше.
Членораздельная речь вернулась. Через раз и с трудом давались
только шипящие звуки.
— О, этот хороший, — радостно воскликнул он и лязгнул замками
наручников. — Этого отстегну.
— Это что было? — потребовал я объяснений, усаживаясь в кровати,
и поморщился от саднящей боли в запястьях.
— Дык эта… — замялся Трифон, — Тута того…
— Чего того?
— Ну… Горячка тя надысь посетила. Белая. Орал, ругался, маменьку
звал. Почём зря сквернословил. А уж что говорил…
— Что говорил?
— Говорил, что в тя бес вселился. И что ты это не ты. Ну, в
смысле сейчас ты… ну, тогда, это он. То бишь ты. А днём, это не
ты…
Трифон продолжал сбивчиво объяснять, и у меня в голове
постепенно складывался пазл. Получалось, что Мишенька опять вернул
контроль над телом и перешёл к решительным действиям. Но какого
лешего тогда я до сих пор не в дурке, у меня под глазом фингал, что
здесь делает Трифон? Почему он не сообщил маменьке, не вызвал
лекаря или, к примеру, отца Никодима? Последний вопрос я высказал
вслух.
— Дык, ты ж сам не велел барыню волновать, — ответил Трифон,
спрятав глаза. — Да и поздно уже было… Будить не хотел.
— Брешешь же? — не поверил я, правильно истолковав его жест безо
всякого Дара. — Как собака брешешь.
— Брешу, — неожиданно легко согласился он, не обидевшись на
собаку.
— Ну так и?
— Дык эта… тута такое дело…
— Трифон! — рявкнул я, теряя терпение.
— Не по нраву мне старый барчук… ну, тот, который не ты… который
ночной, — неожиданно признался Трифон.
— Ну не по нраву и что?
— Ну и угомонил я его, — Трифон вздохнул и посмотрел на свой
кулачище. — Как сумел.
— Дурак. Мог же и насмерть прибить, — усмехнулся я.
— Дык я легонечко…
— Легонечко, это ты молодец, — похвалил я Трифона, и у него от
удивления полезли брови на лоб. — Всё правильно сделал.
— Чего, и ругаться не будешь?
— Не буду, иди. Мне надо подумать.
— А барыне чего скажешь?
— Скажу, что упал. Всё, Трифон, проваливай. Но вечером жду.
— Эт, я непременно.
Но я его уже не слушал. Задумался.
Получалось, что бородач меня расколол. Ну или почти расколол. И
тем не менее не стал поднимать бучу и не сдал меня маменьке. Ему,
конечно, могли не поверить, но это ни от чего не гарантировало.
Вызвали бы отца Никодима на всякий случай и привет, жёлтый дом. Ну
или ещё чего хуже. Не зря же Мишенька про него первого вспомнил,
когда писал своё слёзное сообщение маменьке.