Стоя в рыхлом снегу своими восьмью
ходулями, торчащими из раздувшегося тела, твари таращили коричневые
глаза, дёргано двигая головами, будто осматриваясь вокруг. Чёрные
волоски, усеивавшие рот, шевелились от движений ветра, а с открытой
до самой груди нижней челюсти капала серовато-зелёная
слюна.
Примерно в пятистах метров я морально
готовился ко всему возможному. Шрамы на груди и шее горят огнём,
отдают болью, но это уже привычно. И я, и лошадки-инвалиды – на
территории скверны. Я чувствую себя на территории скверны как
обычно, хоть и помню, как на неё реагирует мой организм. И помню,
как скверна усиливает нежить, а эти лошадки ничем другим быть не
могут. Слишком они модифицированы и однообразны.
За четыреста метров до коняшек у меня
от скверного предчувствия в груди всё сжалось. Чем бы ни были эти
твари – в них нужный мне опыт. Да и вдруг получится их разделать и
после оклазии останется вполне прибыльная заллая?
Аккуратный шаг, хруст рыхлого снега,
шуршание меховых варежек, скрип кожаной одежды. И ещё шаг, и ещё.
Лошадки подёргивают головами, как от воткнутого прута в спинной
мозг. Ещё шаг. Твари не двигаются, лишь дёргано осматриваются. Ещё
шаг, хруст снега. Все три головы развернулись в мою сторону,
вытаращив полностью коричневые глаза настолько, что те шариками
вылезли из орбит на небольшой крабовой ножке. Ворсинки в
вертикально широко раскрытом рту, больше похожем на китовий зёв,
перестали шевелиться, распрямились, ощетинились двумя острыми
металлическими щётками. Безнадёжно прямые ходули начали пружинить,
медленно подрагивая ловкими щупальцами осьминога.
Мысль о том, что при любых
обстоятельствах следует неукоснительно слушаться паранойю – её я
додумывал уже на бегу, перебирая ногами настолько быстро, что иной
раз на снегу и следа не оставалось. Но твари быстрее меня, шанса
выбежать из скверной земли не оставили. Снег под их извилистыми
щупальцами непрерывно шелестел, а повизгивание тупой ножовки из
глоток щекотал нервы.
Я ворвался в раскрытые ворота
порченого поселения, чуть не поскользнувшись от резкого разворота,
и «Рывками» умчался к центральной дозорной вышке. Вроде восемь
метров лестницы, а четырьмя «Прыжками» я оказался в высокой будке
меньше чем за секунду.
Всю конструкцию затрясло, сначала
единожды, потом ещё дважды. Твари, впечатавшись раскрытыми ртами в
широкие бревенчатые стойки башни, одним ударом отгрызли от них
куски. Деревянная крошка спадала с чёрных волосковой. Повизгивание
тупой ножовки принадлежал самим волосками, чуть подёргивавшимся и
цеплявшим друг друга. Коняшки замерли около лестницы, смотря строго
на меня. Я аккуратно, медленно спрятался внутрь будки. Тишина,
ничего не последовало. Твари как заворожённые продолжали смотреть
через доски туда, где пряталось моё подрагивающее от нервного
напряжения тело.