— Собрался в побег? – задала вопрос, в котором сквозило
утверждение. На ее блестящие черные глаза навернулись слезы. – В
горы? Ты же там пропадешь!
Вася покачал головой. Тяжело вздохнул. Догадалась! Сердце
влюбленной девушки не обманешь.
— Меня скоро увезут на побережье! – зашептала ему горячо Хан. –
Сколько дней нам с тобой осталось – пусть все мои будут!
Милов не понял, что ему сказали, но догадался: большей помощи от
Хан не дождешься. Надо заканчивать с ней играть. Чистая и светлая
девочка! К чему морочить ей голову? Он нежно ее обнял и поцеловал
крепко в губы. Хан застонала.
— Жених и невеста! – вдруг закричали за спиной вернувшиеся
мальчишки, решившие проверить, чем там заняты эти двое.
— Хан, меня поцелуй! Почто тебе сдался этот оборванец? – кричал,
кривляясь, грязный паренек, в таких же лохмотьях, как и Вася. Его
глаза сверкали голодным блеском.
— Ивась, подожди меня тут, – торопливо шепнула Хан и шуганула
пацанву так, что только черные пятки замелькали.
Она убежала в дом. Вернулась. Сунула в руки Вася связку сушеных
груш. Мальчишки злобно завопили из кустов, не решаясь приблизиться.
Требовали свою долю. Вася показал им кукиш и отправился в кунацкую
Хази.
— Абдулка! Сегодня ночью уходим!
Ногаец смежил узкие глаза в знак согласия.
Коста. Стамбул, весна 1838 года.
— Мне бы переодеться, – обратился я к Фонтону.
— Да это мы враз сотворим, – ответил он. – Зависит лишь от того,
куда ты лыжи навострил?
— В грузинский квартал нужно сходить. Обязательно.
— С шурином, что ли трубку мира раскурить?! – улыбнулся
Фонтон.
— Что ли.
— Гляди, как бы... – Фонтон подошёл к своему чудо-шкафу,
распахнул его.
— Да, знаю, – вздохнул я. – Но решать в любом случае нужно. Так
что: или в морду получу, или он окажется умнее двух своих братьев.
Да и не это важно. Тамара мучается.
— Ну, если мучается, тогда в лепёшку расшибись, но убеди его, –
подбодрил Феликс Петрович. – Ну-с, посмотрим.
Фонтон разглядывал одежду в шкафу.
— А чего думать? – потянулся за черкеской. – Самое то! Ты к ней
привык. Носишь, как родную. А турки тебя в таком виде ни в жисть не
узнают. Согласен?
— У меня своя есть. А вот Бахадуру не помешает облик сменить, –
рассмеялся я и принялся расстегивать свой саквояж.
Я начал переодеваться. Сбоку раздался требовательный хрип
Бахадура. Мы с Феликсом Петровичем посмотрели на него. Бахадур,
словно ребенок, смотрел внутрь шкафа, улыбался. Потом ткнул
пальцем.