Вот теперь пора было и мне
предпринимать какие-то действия. Само собой, их я и предпринял:
соскользнул под стол и втащил туда же любопытствующую деваху.
– Эй, пусти! – возопила она с такой
тоскою, будто я разлучаю ее с единственным родственником. – А
может, мне тоже хочется поучавств…
– Лежать! – цыкнул я и как следует
припечатал ладонью к полу. Над столом что-то загрохотало, рвануло
воздухом, забренчала посуда. Раздался раскатистый «Бздыщ», будто
кто-то улетел в шкаф. Загремели перевернутые стулья.
– Магия не берет, такую итить! –
озадаченно заорал кто-то.
– Магия не берет? – переспросила
рыжая, пытаясь приподняться, – да пусти ты, я только взгляну! Ого,
правда не берет! А почему? Ого, где он научился так драться?
В следующие пару минут я хмуро
прислушивался к топоту, развесистым ругательствам, и звукам
бьющейся посуды. Картину боя до меня доносила все та же деваха, но
восстанавливалась эта картина скудновато:
– Ого, вроде же совсем несильно
ударил… уххх, как увернулся! А вон тот кинжал достал из-за пояса… а
что, теперь рука у него отнялась? Черти водные, а вот и холодовые
чары… ага, ему хоть бы хны… У-у-у-у, этому, наверное, больно, весь
скрючился. Черти водные, я была неправа, я не хотела бы участвовать
в такой заварушке. Потому что не смогла бы все это видеть! О да-а,
красотища какая.
Моя роль сводилась к тому, чтобы не
дать Кани из-под стола уползти окончательно. И чтобы случайно не
показаться оттуда самому. Нэйшу, конечно, на магические удары
плевать, но не хотелось бы угодить под какой-нибудь рикошет.
– Последний, – ликующе выговорила
Кани, и тут в трактире наконец стало потише. В этой скорбной
почти-что-тишине одиноко прозвучал звук падающего тела.
Какого, спрашивается, черта водного в
этом трактире такой грязный пол. Вылезая из-под стола, я здорово
перепачкался. Правда, остальной трактир теперь был в гораздо худшем
состоянии: посуда перебита, стулья опрокинуты и местами переломаны,
потолок подпален (или он таким и был?). Из зевак осталось двое – и
они жались к стенкам, да еще непонятное создание в плаще так и
восседало в своем закутке.
В остальном же зал, как выражался
Тарк Менестрель, был подобен ниве, ровно засеянной недвижными и
безмолвными телами павших. Тела, правда, лежали не особенно ровно –
кое-кто расположился на столе, а кое-кто – на своем товарище. И не
безмолвно: два-три тела поскуливали, подвывали и шепотом
поругивались. С недвижностью тоже было худо: кто-то крючился от
боли, кто-то слабо пошевеливался, кто вообще притворялся, что без
сознания.