А Майман, не ощутивший греха отступления — ведь барсы увлекли их
за собой, прикрыли, отжали к горам — поверил в то, что смерть — не
его баба. И рвался теперь проверить.
Мы стояли с ним, как два тополя… Юрты и аилы топорщили кедровые
кости жердей, дымил полупогасший костёр. И тишина…
— Думаю, ты прав — это переговорщик, — сказал я, поразмыслив. —
Летит на нашем драконе. Боюсь, что это Нишай.
— А чего в этом удивительного? — повёл широченными плечами
Майман. — Если колдуняки помогли ему восстановить магию — ему и
сподручнее. Он всё тут у нас знает.
— В том-то и дело, что знает, — кивнул я. — И понимает, что
торговаться мы с ним не будем. Нет у нас никаких торгашеских целей.
Тогда зачем он летит?
— А чего ты за него беспокоишься? — удивился Майман. — Пусть
летит. Ещё раз поймаем. Но теперь уже — только в мешок, — и он
расплылся в доброй людоедской улыбке. Ты ж, поди, наигрался уже в
мудрого зайца? Не со всеми можно быть мудрым.
— А с кем нельзя?
Я нахмурился: не любил, когда меня пытаются поучать. И вопрос
выбрал такой, чтобы Майман заткнулся.
Он и заткнулся минуты на две.
Думал — вообще не ответит, но когда дракон, сделав над нами пару
кругов, нагло пошёл на снижение, могучий волк сказал неожиданно
серьёзно:
— Если у волчонка дурной хозяин, волк вырастает злым, негодным к
работе. Думаю, так и у человека: как воспитали, таков и
вырастет.
— И не перевоспитать? — спросил я с улыбкой.
— Ты ж не сумел? — рассмеялся Майман. — Значит — только в мешок!
Ты не злись, Кай. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А хорошая
казнь нам нужна, она поднимет дух воинов. Это ты у нас — заяц
Тенгри, а мы — простые дикие волки. Нам от врага нужна только
кровь. Видал, как волки драконью кровь жрут? Они испокон враждуют с
драконами. Вот так и мы.
Я кивнул.
Ниса приземлилась, растопырив лапы, как котёнок, которого держат
за шкирку.
Нишай начал было красиво спрыгивать. Но драконица, вспомнив, что
у меня в поясном мешке всегда есть вкусняшки, кинулась
«обниматься», и колдун едва не свалился, разрушив торжественность
момента.
Ниса ткнулась в меня мордой и закурлыкала: мол, я же —
молодец?
Подавив очередное некрасивое слово, я начал гладить глупую
животину, громко поминая бабая.
Конечно, она молодец. Она думала, что Нишай — свой,
покатала…
Колдун выпрямился, отряхнулся и уставился на меня.