И вот он приехал сюда сам. Для начала
разобраться с землей для воинов, а потом уже с набегами Семи
племен, что понемногу начинали наглеть, зажирев от мирной жизни.
Ведь целое поколение выросло, не увидев, как горит их дом и как
ведут в полон жену и детей. А такого рода вещи порождали
необоснованную веру в собственную непобедимость, которую срочно
нужно было пресечь.
— Что же ты, боярин? — укоризненно
посмотрел на Люта Самослав. — Земля в твоем ведении. А тут раздрай
такой. Наделы у воинов чуть не пятую часть различаются. Ты чего
ждешь? Чтобы воины вилы отставили и снова за копья взялись?
-Так не было у нас нужды такой,
государь! — развел руками Лют. — В весях земля общая, мы ее там не
делим. А тут ее брали сколько хотели. А как добрая земля
закончилась, народ возмущать стал. Да и… чего греха таить, брали
поначалу землицы столько, сколько могли. Не считал ее никто и не
мерил.
— Збыслав? — повернулся император к
своему финансисту, который обдумывал задачу, так как понимал, что
выполнять ее придется ему самому. Боярин Лют читал по слогам, и
справиться с такой проблемой не сможет.
— Я, государь, — Збыслав тронул
пятками коня и выехал вперед.
— Свяжись с логофетом гениконона, —
тут князь усмехнулся, — коллегой своим. Подготовьте эталоны мер
веса и длины. Представишь решение до Нового года. Патрикия
ромейского предупреди, что в следующем году я эдикт издам, где
закреплю новые меры. И да! Нужно изготовить эталоны фута, пяди,
пальца, локтя и оргии… Тьфу, ты, слово какое гадостное! У нас будет
сажень, а не оргия. На основе новых мер пересчитать и измерить все
наделы. Сначала у воинов, а потом у бояр и патрициев в Италии.
— Нам целый штат эпоптов понадобится,
государь, — ответил Збыслав. — Как у ромеев.
— Да что за язык! — поморщился
император. — Что ни слово, то похабщина какая-то на ум идет. Они у
нас землемерами будут называться. Просто и понятно. Сами эталоны
пусть у патриархов хранятся. И им приятно будет, и божественным
наказанием пригрозить можно, если что.
Самослав поднялся на недостроенную
стену и окинул взглядом открывшиеся просторы. Впереди поднимался
густой, непролазный лес, в котором оставили лишь одну дорогу. День
пути в длину и два — в ширину. Он на севере сомкнется с теми
зарослями, что покрывали Карпаты, а на юге упрется в Дунай, на
берегу которого необоримой твердыней станет Измаил. На запад от
этого места, на десятки миль вдоль великой реки, сели
многочисленные хутора, которые пускали в небо белые столбы печного
дыма. Тут, у Дуная и его притоков — самая жирная земля, непаханая
столетиями. Отсюда прогнали кочевые роды, и теперь узкий язык
Великой Степи, что пролез между горами и рекой, безжалостно
распахивался и засаживался садами. Одно поколение всего — и не
увидеть тут даже метелки ковыля, лишь пшеница и рожь займут место
степной травы. Перебьют дроф, тарпанов и сайгаков, которым не
станет здесь жизни. И превратится Дакия из куска жуткой для каждого
словена Пусты в обычное деревенское захолустье.