***
Ближе к лету мы стали
работать в Старой шахте. Туннели выглядели угнетающими:
проходы были сплошь покрыты паутиной, сырое дерево свай
и перекрытий поросли грибами, а сами штольни
и переходы тянулись в разы глубже и дальше, нежели
у других шахт, поэтому часть из нас неделями
не выходила на свет, разбивая лагерь прямо под землей.
И вот как-то вечером в свете факелов мы хлебали
похлебку и болтали вполголоса, пока перепившие стражники
храпели поодаль.
Нас было десятеро, и я уже
со всеми успел перезнакомиться. Компания была разношерстная.
Ортвин и Верманд рассказывали друг другу военные байки. Ларс
и Миккель, бонды из хоругви Гуннара, были моложе
и своих историй не имели, но слушали, раззявив рты.
Инграм, схваченный за мародерство, не оставил дурных
привычек и стащил у спящих охранников водку. Половину
он слил в нашу настойку, прежде чем подбросить бутылку
обратно, и теперь наслаждался результатом, с блаженством
водя окосевшими глазами. Алан, Симонд и Джод, были простыми
мужиками, коим не повезло на этой войне потерять все, что
было им дорого, включая семьи и дома, что дернуло
их мстить всем без разбора, чем они и занимались, прячась
по лесам, покуда их не словили. Им еще
повезло — таких удальцов обычно вешали сразу,
а их отправили к нам. То, что за последние
месяцы в Драмунгварде поумирало столько каторжан, сыграло
им на руку. Тем не менее, вид у них был
не очень довольный. В этот раз с нами в дальний
забой вызвался мой светловолосый слушатель, которого я уже
начал считать своим другом, но так и не удосужился
вызнать имя.
— Как звать тебя, парень?
— спросил я блондина, пока он с жадностью
насыщался похлебкой.
— Улле, господарь знахарь.
У этого парня было вежливости
и почтительности с запасом на весь север.
Я сам-то старше его на пару годков всего. Парень
и вправду был молод, ненамного старше Берсигрима,
и выделялся крепким, почти могучим сложением. Широченные
плечи, большие крепкие руки, перевитые мускулами
от каждодневного труда, к которому парень явно был
привычен. Притом на лицо — дите дитем. Большие голубые
глаза, которые загорались, когда я выдумывал новую сказку про
Фараэля, перекладывая старые носготские легенды на новый лад,
с огнем и божественным покровительством. Лицо его едва
тронул пушок чуть более темных, чем на голове волос. Когда вот
такая оглобля, только на полголовы меня ниже, называет меня
«господарь», мне хотелось рассмеяться, но я сдерживал
себя — парень был стеснительным, чувствительным и очень
бурно реагировал на любую шутку в свой адрес.