Погрузили последний сундук. Дверцы захлопнулись, клацнул замок, внутри стало темно. Я сказала себе, что тревожиться не о чем. Спереди, за головой кучера есть окошко с раздвижной деревянной заслонкой. Если понадобится, я сумею открыть её изнутри — на что кошке лапы с когтями?
Но когда во дворе послышался грубый, как наждак, голос матушки Гиннаш, стало жутко до дрожи в печёнках. Вдруг она почует меня, как почуяла тогда, у окна? Я же тут как мышь в мышеловке!..
Наконец тронулись. Я сидела, будто на иголках, прислушиваясь к каждому шороху, а перед глазами снова и снова вставал момент, когда со старушечьих пальцев слетала, устремляясь ко мне, зловещая чёрная пыль.
Знала ли ведьма, что я оборотень или наложила своё заклятье просто на всякий случай?
Так или иначе, путешествовать в её компании — отчаянный риск. Но другую оказию надо ещё найти, а на дворе не лето.
Скоро я ощутила это сполна. Ветер в возок не задувал, снег не залетал, но мороз проникал сквозь все преграды, постепенно выстуживая багаж и пол под лапами, заползая ледяными щупальцами под мою тоненькую шубку.
До первой остановки было ещё терпимо.
Судя по звукам и запахам снаружи, Льеты завернули в придорожный трактир. Движение за стенками возка не затихало ни на миг, и я не решилась выйти. Вдруг стану двигать заслонку, а кто-нибудь заметит?
Выехали часа через два. Льеты, небось, успели не только отобедать с толком, но и у камина посидеть, газеты почитать, кавалер ещё и стопочку пропустил, а бедная кошка тут хоть околей!..
К моменту второй остановки я уже клацала зубами, трясясь, как цуцик. Живот подвело от голода, очень хотелось в отхожее место.
Как только кучер, проследив, чтобы коням задали корм, ушёл в тепло вслед за господами, я вскарабкалась по сундукам и с пятой попытки сумела-таки сдвинуть заслонку.
Уже смерклось. Снег давно перестал, трактирный двор был неплохо укатан.
В дальней его части, в открытом загоне, окружённом бревенчатой изгородью, дремали полдюжины ломовых мамок — совсем не таких ухоженных, как Фин и Фан господина Лердсона. Их кудлатая шерсть давно потеряла белизну, на боках смёрзлась в грязные сосульки. Животные лежали, подогнув под себя ноги и свернув мохнатые хоботы наподобие пожарных шлангов. Умаялись за день, бедняги. Бивни мамок упирались в землю, уши обвисли, будто клочья овчины на заборе, дыхание наполняло двор шумом и рокотом.