Не сказать, что это плохо. Просто немного грустно. Гияцу
абсолютно точно понимает какая связь его связывает с дитём света.
Но что именно связывает дитя света с ним? Это сложно. Может быть
просто, что для самого дитя этой связи как бы и не существует. А
так как он о ней не знает, то и услышать зов не может. А Гияцу не
может позвать на полную, ибо не может быть сам полон до конца.
Удивительно, что эти в своей сути совершенно бессмысленные
переживания так сильно занимают монаха. Будто свет немного
колеблется внутри. Он не планирует исчезать, но нам нём настолько
сильно держится монах, что его чуть ли не штормит.
Гияцу задумчиво прикрывает глаза, вслушиваясь в беспокойное и
незатейливое перешёптывание света внутри. И свет словно дрожит,
чем-то колеблемый с той стороны. Отзвуком чего-то грандиозного, так
и зовущего за собой.
Гияцу сосредотачивается, погружаясь всё глубже и глубже в себя.
В разбитый лабиринт, дрожащий вслед свету, что невообразимой
паутиной скрепляет мириады осколков над бесконечной бездной. И
каждый даёт свой отзвук на это. И всё сливается в огромный
круговорот, заполняющий сознание монаха. И тёмный провал в центре
круговорота медленно поглощает его.
Он засыпает. Посох ударяется со всплеском о чёрную гладь воды,
но так и не выпадает из руки. Из крепко стиснутых пальцев вокруг
древка.
***
Остров рассвета не знает ночи. Ровно как и полноценного дня.
Лишь вечное восходящее солнце, как символ начала нового
путешествия, длинною в жизнь.
Старейшина уже давно привык к такому режиму. Всегда бодр, всегда
на ногах. В любой момент может прийти новое дитя света, чтобы
отправиться в своё путешествие по миру неба.
Но иногда даже старейшина устаёт от вечно лезущих и, так бурно
радующихся концу несуществующей ночи, солнечных лучей. Так что
временами он оставляет свой пост и заходит во внутренние помещения
храма за тайными дверями, где он может спокойно попить чайку или
даже вздремнуть. Хоть на мгновение прервать бесконечный бег мыслей
своего вечного существования.
Так и сейчас он наслаждался своим моментом тишины в компании
чашки чая и печенек с пряниками. Постоянный спутник старейшины -
посох, был оставлен и прислонён рядом ко столу, а ему на смену рука
орудовала ложечкой, решая судьбоносный вопрос количества
положенного сахара в чай, отчего несколько беспокойно порхала над
столом и задумчиво постукивала по фарфоровой стенке чашки.