Ты всегда был внимательным,
ты – заботливый сын…
Сердце бьётся у матери,
как на стенке часы.
То бежит от волнения,
то – замедленный ход…
А в упряжке со временем
очень редко идёт.
Перед Богом ответствует —
что придумал ты сам:
и за шалости детские,
и за мёд по усам,
и за то, чем не радуешь,
покидая гнездо,
кривды, путая с правдами,
где – добро, а где – зло.
Ты давно не на вытяжку —
спуску нет никому…
Сердце матери выдержит
и суму, и тюрьму.
О тебе извещения —
под копирку, точь-в-точь…
Сердце ждёт возвращения,
будь то день или ночь…
«Да чья же, коль не Божья ты, трава?
Принявшие завет, тебя не косят…»
Альбина Гавриш
Развалилось мужичьё
на завалинках:
«Не моё – вокруг, ничьё..
Впрок – по маленькой!»
А зачем траву косить,
сеять вечное?
Перевёрнуты кресты…
Годы – к вечеру.
Это вновь чумой прошлась
доля горькая.
Безысходность нынче – власть,
даже зорьками.
И царевна-то, гармонь,
спит Величество…
Кто считает – сколько сонь
летаргических?
Правда чёрной полосы
в пропасть тянется…
Ни ромашки, ни росы
не останется.
Последний защитник деревни
«И если слышишь птичьи голоса…»
Татьяна Аржакова
Восседая на пне, как на троне,
и – не царь, и уже – не народ,
для Отечества я – посторонний,
от дворцовых ворот – поворот.
Что за дикое, страшное время
наползает шипящей змеёй?
Я – последний защитник деревни,
я умру вместе с этой землёй.
Мне внушали: ты – тёмный, ты – серый…
В родословной клеймом – от сохи.
Всё богатство – гармонь да посевы…
Перед смертью сошлют в пастухи…
Но иначе судьбою подкован,
чем холёный скакун городской.
Мать поила водой родниковой,
а большак был милее Тверской.
И пока слышу птичьи беседы,
и пока отражаюсь в реке,
я ещё не отправлен со света
без креста, без души, налегке…
Я – на пне с того самого года,
когда вдруг обеднели дворы…
И пропали, казалось, всего-то
безмятежные сны детворы…