Шагоходы сошлись. Хорунжий Соколов
высунулся из открытого люка «Святогора»:
– «Саранча» – жив?
– Жив, но прям чуть. Зацепило меня,
господин хорунжий. До базы бы дотянуть. Чего-то мне нехорошо...
– Ещё бы! Все видели, как по твоему
шагоходу долбануло, аж искрами метров на пять сыпануло. Ты зачем
меня закрыл? Может, и не пробило бы, броня-то у «Святогора»
толще.
– Я???
– А кто же?
– Не могу знать, господин хорунжий,
должно, случайно получилось.
– Ага, «случайно»! Знаю я тебя, уже
наслышан. Давай рысью в часть, и сразу в госпиталь! «Малыш»,
сопроводишь его, а то на ходу в обморок грохнется. Ходу, ходу!
Так я оказался в госпитале.
По-серьёзному, чтоб вот так шили, осколки вынимали, да ещё чтоб
маги лечили – в первый раз. По дороге рана от тряски опять стала
кровить, и на базу заходил, словно в тумане. Открыть люк кабины
смог, а дальше всё. Как вынимали из «Саранчи» – уже не помню.
Очнулся через неделю. Это мне уже медсестричка Аня сказала, когда я
в себя пришёл: как в беспамятстве вытаскивали, да как на
операционном столе в моих потрохах дохтур осколки собирал. Один
даже мне на память оставили, по местной традиции.
Житьё в госпитале, я вам скажу,
тоскливое.
Лежу. Пошевелиться не могу, весь по
тушке перемотанный, и зафиксированный – видать, чтоб не дёргался. В
руке капельница. Есть нельзя, пить нельзя. Даже разговоры особо
нельзя. Веселуха, одним словом!
Вечером приходит снова та медсестра,
говорит:
– Господин старший вахмистр, вам
письмо из дома пришло! Хотите, почитаю?
– Конечно, – говорю, – хочу!
Открыла она конверт и удивилась:
– А тут два письма!
– Оба.
И давай она читать. Одно письмо было
от Серафимы – длинное и подробное, за прошедшую неделю с отправки
предыдущей корреспонденции, со всякими мелкими деталями и событиями
нашего семейства, перемежающимися нежными словами о том, как любит
она меня, ждёт и надеется, что успею я явиться домой к рождению
ребёнка. Ещё она немножко обижалась на родителей. Дескать, всё
время за ней следят – «...уж, не подозревают ли в чём? И не глупо
ли подозревать женщину в такой тягости...»
Это меня немного обеспокоило, и я
поставил себе зарок обязательно написать отцу и разобраться. А
Аннушка покуда взялась за второе письмо – от отца, в стиле более
старинном начинающееся со слов:
«Дорогой и любезный наш сын Илья!
Пишет тебе твой отец, Алексей Коршунов.