В остальное время - страница 6

---

---

схватил перчатки и выскочил, а она –

за ним, догнала,

типа, что за

дела такие, слово за слово, едва не

подрались там же,

на полустанке,

а год спустя родилась моя мама…

Но перчатки ему все равно пришлось вернуть.

«Золото…»

Золото

моего деда,

в далеком Чебаркуле,

столько часов

лететь,

и золото моей матери

на левой

руке, с лаской

только для

моего

горячего затылка,

и золото моей

сестры

в смешливых,

светло-зеленых глазах,

всегда

внимательных

к мелочам –

лишился

я золота, не успев

растратить.

Как мне

сберечь золото

сердца любимой

моей,

с ее руганью

в любой очереди,

с ее тяжелой

рукой, с ее

характером,

с ее привычкой

прятать боль

и дарить верность?

Другого

золота у меня

может и не быть.

«Хочешь укус…»

Хочешь укус,

или хочешь навсегда? Выбирай,

мышка, кошке

без разницы –

любимый мотив, новый мотив,

с незнакомцем под дождем,

под зонтом

с подругой. Мамино кольцо с

розовым бриллиантом

посверкивает

на руке, снимающей чайник.

Тень отцовская

сигарету мнет и

кашель делит на деликатные

отрезки. Дом

подсовывает

ношенные вещи, потерянные вещи,

забытые вещи.

«Хлеставшая…»

Хлеставшая

из порезанной артерии на запястье

кровь не была

похожа

ни на кетчуп, ни на сироп, ни на сок

вишневый и вообще

ни на что

знакомое. Кровь была теплая и

темная и пропитывала

собой ткань

майки, которой я обмотал порезанное

запястье. Крови было много,

словно рука боялась

показаться скупой. А еще –

кровь была моей, и моей только.

«В Грузию…»

В Грузию

нельзя уехать, но приехать

можно, и, как

говорил

брат Гоча, похмелье довезя

мое аж до Кахетии, –

пей вино,

Сережа, без вина похмелье

не выгонишь. Там

пятеро

мужиков за столом, наевшись,

могут взять и запеть,

а горы

накоротке со всеми облаками,

и хозяин гостиницы,

лежа под

жигулями, спросил моего друга –

зачем тебе

гостиница,

если ты так хорошо знаешь

грузинский?

«C умывальника…»

C умывальника

во дворе, со ступеньки разбитой, третьей

сверху, с голосами,

такими знакомыми –

кажется, до сих пор разговаривают и

разговаривают,

с урчания

подъезжающих к воротам отцовских жигулей,

с мелкой речки

началось

то, что осталось – обязательства нежности,

нытье ласки,

уважение к немногословности,

пронзительная жалость к бессловесности,

тихость крика,

бульканье скуки,

робость рассуждения и жуткое,

болеть не прекращающее, желание взаимности.

«Бесповоротно…»

Бесповоротно,

проще не бывает,

бесшумно:

ветка ломается

под снегом, а

остальные ветки молчат.

Утром

взрывается солнце,

Следующая страница

---

---