— Ты говорил, что плохо рисуешь людей по памяти. Но… можешь
постараться и нарисовать маму? А то я ее не видела, а ты видел.
Вдруг у тебя получится!
— Если ты просишь — то получится! — усмехнулся брат, вешая
пропахший запахами Браавоса плащ на спинку стула.
Театр в Браавосе, как ни странно, почти ничем не отличался от
лондонских театров его прошлой жизни. Причем именно периода
правления дражайшего кузена Карла — женщины-актрисы тут вполне
существовали (стоя, правда, в иерархической лестнице «подушечек для
мечей» лордов куда ниже профессиональных элитных куртизанок). И
даваемая в театре «Купол» драма молодого, но подающего надежды
автора Фарио Фореля (кузена его учителя фехтования, заслужившего
репутацию человека «пустившего больше крови своим пером, чем его
кузен мечом») вызывала изрядный интерес.
«Пламя и Кровь, или Падение Величества». Достаточно любопытная
вещь, чтобы пойти на нее в компании, хотя раньше и сам по себе он
бы не сделал этого. Или — этого бы не сделал Визерис. Для Руперта
визит в театр в компании одной из дам высшего браавосского
полусвета был скорее познавательным.
— Ну как вам нравится пьеса, кузен? — Беллонара Отерис
расположилась на подушках в одной из закрытых лож «Купола», и
смотрела на сидящего рядом Визериса. Кузеном она стала называть его
на второй день знакомства — после того, как рассказала, что
родоначальницей их семейства была Беллегера Отерис, одна из
множества фавориток Эйгона Недостойного, а она, соответственно,
приходится любвеобильному королю праправнучкой. Дальнее родство, но
одной из «ночных королев» Браавоса нравилось звать юного короля в
изгнании «кузеном».
— Если оценивать исключительно игру актеров, и забыть про
тонкости сюжета, то… неплохо. Если же про сюжет — я в нем и сам
был… пусть и фигурой. Мой выход на сцену — лишь в следующем акте.
Но я своей роли дождусь…- улыбнулся «Визерис», мрачно смотревший на
сцену.
«Боевым молотом не выигрывают турниры, да, это так, — похвалялся
актер, игравший явно содранного с Узурпатора персонажа. — Но им
завоевывают трон. Я и головы безумца размозжу, и головы его
щенков!»
Портрет Беллонары он рисовал уже полторы недели. На второй день
он стал «кузеном». На третий — получил доступ в будуар Черной
Жемчужины. Тут Руперт поневоле вспомнил себя, четырнадцатилетним
мальчишкой вырвавшегося из-под маминой юбки в Гааге к
блистательному тёткиному двору в Лондоне… и ставшего «питомцем»
фрейлин королевы Генриетты. Для Черной Жемчужины он, похоже, тоже
был питомцем. Ей льстило, что в её постели оказался тоже Таргариен,
как и у её прапрабабки, и более того, что тот оказался не слишком
бесталантен в искусстве любви.